— Позвони мне завтра.
— Конечно. — Ольга поцеловала его в щеку. — А сегодня?
— Я выключу телефон, ну его к черту. Мне надо сосредоточиться, у меня материал про госкорпорации. Как говорят у нас в редакции: «за создание госкорпораций» — это тост или приговор?
— Володь… — Ольга нахмурилась. — Володь, ты же знаешь, я этого не люблю. Мало ли что… Не выключай телефон, пожалуйста.
— Включу в девять, — покладисто сказал Гаривас. — И сам позвоню. Зуб даю.
— Да уж, позвони. Пожелай ему спокойной ночи. Я в прошлую субботу его укладывала, а он говорит: папа не сказал «спокойной ночи». И мы стали звонить тебе, чтоб ты сказал «спокойной ночи».
— Я сейчас зарыдаю. — Гаривас прихлопнул багажник. — Вы позвонили, а я проводил летучку. Сказал Витьке «спокойной ночи, заинька», а потом накачал Владика с Янгайкиной, они сидели до пяти утра. Теперь авралы у нас называются «спокойной ночи, заинька». Теперь это производственный фольклор.
Когда Ольга выехала на Рязанку, позвонила мама.
— Оленька, мы вот только добрались.
— Господи, вы пять часов ехали, что ли?
— Я потому и звоню. Мы ехали четыре с половиной часа, у папы поднялось давление, а Витю укачало. — Мама трагично добавила: — За Гжелью его вырвало.
— Дай ему церукал.
— Оленька, ты сегодня не езди, не надо.
— Да я уже на Рязанке, — растерянно сказала Ольга. — У меня продукты в багажнике, рассада…
— Оленька, разворачивайся, пробки просто чудовищные. Егорьевское шоссе стоит до самой Гжели. Поезжай завтра, с утра.
— Ну хорошо… Тогда мы приедем завтра, вместе с Володей.
— Купи шланг для полива, метров пять. Я высадила за гаражом флоксы.
— Только не пили Володю про сортир, ему сейчас не до этого.
— Оленька, но сортир уже сгнил! Он просто сложится на кого-нибудь со дня на день! Вот ты будешь писать — а он на тебя сложится!
— Мама, давай этим летом пописаем в прежнем сортире.
— Он качается, мне страшно туда заходить!
— Ты храбрая женщина и продержишься до октября.
— Вам с Володей совершенно наплевать на дачу! Мы с папой выстроили ее чудовищными усилиями! На этом месте было болото, папа корячился как раб египетский, а вы объявились на все готовое…
— Я это слышала сто сорок раз. Вы строили дачу, как Петербург, а мы только жарим шашлыки. А гараж построился сам собой. И колодец тоже вырылся сам собой. И крышу перекрыл не Володя, а дядя с улицы. Все, мама, целую. До завтра.
Через полчаса Ольга вошла в квартиру и громко сказала:
— Володь, я вернулась! Позвонила мама, сказала, что Егорьевское шоссе стоит насмерть…
Она сняла туфли и прошла в комнату. Гариваса там не было.
— Володь! — позвала Ольга. — Ты где?
Она открыла дверь кабинета и замерла.
Гаривас ничком лежал на диване — неестественно прямо, оцепенело, с полуоткрытыми глазами.
Ольга потрогала Гариваса за плечо и тихо позвала:
— Володь… Ты спишь?.. Вовка! — Ольга затрясла Гариваса за плечо. — Господи, ты меня пугаешь!.. Что с тобой?! Очнись!
Из-под полуопущенных век Гаривас невидяще глядел в потолок. Когда Ольга схватила его за плечо, голова безжизненно качнулась.
Ольга прижала ладони ко рту и заморгала. Потом взяла Гариваса за запястье, нашла пульс, артерия билась ровно и сильно. Ольга заходила по кабинету, подняла трубку, быстро набрала номер.
— Здравствуйте… Пожалуйста, Григория Израилевича.
Ольге ответили: он в операционной, что-нибудь передать?
— Нет, спасибо. Я перезвоню… Спасибо.
Она опустила трубку и наткнулась взглядом на блистер с таблетками. Рядом стоял стакан, на дне оставалось немного виски. Ольга взяла блистер — две лунки были пусты.
— Господи, ну что же это… — в отчаянии прошептала Ольга и помахала ладонью перед лицом Гариваса. — Вовка, да очнись же!
Лицо Гариваса оставалось неподвижной маской. Ольга села на пол и обхватила руками колени. Так она просидела больше часа. За окном начало смеркаться. Ольга встала, пошла на кухню, включила свет, открыла стенной шкаф, взяла бутылку виски, скрутила пробку, отхлебнула из горлышка, закашлялась и запила водой из стеклянного кувшина. Она выкурила сигарету, погасила окурок в половинке жемчужной раковины и вернулась в кабинет. Гаривас лежал в прежней позе. Ольга опять взяла его за запястье и жалко заскулила. Она несколько раз поднимала телефонную трубку и вновь опускала ее на рычажки, ходила по кабинету, опускалась на колени перед диваном, гладила Гариваса по щекам, прислушивалась к его дыханию. Через час она выдавила из блистера таблетку, проглотила, не запивая, вернулась на кухню и опять закурила. Прошло часа два или три, за окном было темно, Ольга спала за столом, уронив голову на руки. В жемчужной раковине лежали четыре окурка. В кабинете скрипнул диван, послышался кашель. Ольга вздрогнула и подняла голову. В коридор, шаркая, вышел Гаривас. Выглядел он неимоверно усталым. Не сонным или похмельным — а измотанным донельзя. Он повернул голову и встретился взглядом с Ольгой.
— Ты это… — Он потер ладонью лицо. — Оль, ты вернулась, что ли?
Ольга резко встала, опрокинув табуретку.
— Погоди… Ты почему дома? — Гаривас посмотрел на пепельницу. — Слушай, хватит столько курить!
Ольга порывалась что-то сказать, но не могла.
— Тебя там Витька ждет, а ты вернулась… — Гаривас посмотрел на наручные часы. — Елки-палки, два часа!
Он отстранил Ольгу и поднял табуретку.
— Ты лежал, как мертвый! — прошептала Ольга. — Вова!.. Я же… Ты ведь…
— Устал, понимаешь, как собака, — сказал Гаривас. — Немножко выпил, думал поспать часок. Оль, у меня работы море…
— Иди ты к черту! — закричала Ольга. — Ты лежал как мертвый, я чуть с ума не сошла!
— Ну полно тебе. Заснул, бывает… Говорю тебе: очень устал.
— Врешь, — тихо сказала Ольга, — так не спят.
— Слушай, будь другом, завари чай… — Гаривас зевнул так, что щелкнула челюсть. — И пожарь картошку, ладно?
— Один раз он пробормотал: «Лобода ты моя, Лобода. Придется замарать ручки».
— «Лобода»? — сказал Бравик. — Ты уверена, что он сказал «Лобода»?
— Уверена. Я приехала к нему… Обычно приезжала я. Он говорил, что у меня дома ему все время кажется, будто в любой момент может войти муж Володя. Я приехала, привезла бастурму, малосольные огурцы, телятину с грибами. Мы собирались сходить в кино, поужинать, я эпиляцию сделала, как дура. А он меня выставил. Сначала сказал: посиди немножко на кухне. Ходил по комнате, курил, сказал про Лободу. Потом вышел на кухню и говорит: Оль, прости, не могу сегодня, ты иди, у меня срочные дела.
День пятый
Утром Гене позвонил Худой.
— Здравствуй, — сказал он. — Я открыл файл «айби». Это значит «ИБ». «Израиль Борисович». Там
