9 дней

поставил ферзя на е3. — Как говорится: ничего личного, чистый бизнес.

— Так они делали бизнес?

— Они делали дело. Свое наиглавнейшее дело. И от того, кого поддержит Политбюро, зависело — смогут ли они построить это дело так, как они считали единственно возможным и верным. Вражда Янгеля и Королева была конфликтом интересов и идей, но не личной неприязнью. Они соперничали и, разумеется, мало чем гнушались в этом соперничестве. Удивляться тут нечему, на кону стояли гигантское финансирование, появление новых научных направлений, открытие НИИ, строительство заводов и огромная власть. В силу тогдашних политических обстоятельств эти люди мерили свои дивиденды и преференции не деньгами. Да, они желали наград, власти, признания… Они жили не на облаке. Но в первую очередь они желали делать свое ДЕЛО. А автор очерка принизил противостояние двух исторических фигур до банальной дворцовой интриги.

— Я укажу автору, — пообещал Гаривас и поставил пешку на b7. — И все же, очерк вам понравился?

— Понравился. — Академик величественно качнул головой. — Автор — человек с фантазией, хоть и излишне афористичен. Он верно угадал ситуацию, которая могла бы сложиться, если бы верх взяла точка зрения Королёва. И он совершенно справедливо предположил, что жидко-топливные двигатели отнюдь не были тупиковым направлением в развитии ракетной техники.

— И это говорит сподвижник Янгеля? — укоризненно сказал Гаривас.

— Но я же не давал клятвы пятьдесят лет придерживаться одной только «твердотопливной» концепции, — лукаво улыбнувшись, сказал Израиль Борисович и пососал трубку.

Он разыграл эндшпиль и попросил жену принести кофе.

— А ты не хочешь продолжить серию подобных очерков? — спросил Израиль Борисович, выбивая трубку. — Ты мог бы описать «моменты бифуркации», как ты это назвал, в прочих отраслях науки и в культуре, и в политике. Тема-то благодатная.

— У меня общественно-политический еженедельник. — Гаривас пригубил густой кофе. — А «альтернативной историей» пусть пробавляется журнал «Вокруг света».

— Я имел в виду не описание возможных вариантов исторических и научных событий, но отыскание самих «моментов бифуркации». Это же чертовски интересно, Володя. Ведь в эти моменты делаются судьбы.

— Ну а вы, Израиль Борисович, помните свои бифуркации? — Гаривас поставил чашку на подлокотник и закурил. — Ваши личные развилки — вы помните их?

Израиль Борисович положил ногу на ногу и прищурился от закатного солнца.

— В сорок шестом году я работал на Омском авиационном заводе, — сказал он. — Мне только-только исполнилось двадцать два. Должен был пойти в серию Ил-28, первый фронтовой реактивный бомбардировщик. И на предприятии произошел серьезный сбой — воронежский завод не поставил своевременно стапельные домкраты, а без них сборка центропланов невозможна. Было решено изготавливать домкраты прямо на предприятии, для чего создали специальный участок. Сроки были определены кратчайшие, участок стапельных домкратов на десять дней стал на заводе ключевым. Ожидался с комиссией сам Булганин. А я тогда уже мечтал о научной работе и послал документы в ЦАГИ. Директором завода был Борис Николаевич Елиневич, лауреат, кандидат в члены Политбюро. Ни с того ни с сего меня назначают начальником участка по изготовлению стапельных домкратов.

Я тогда отчетливо понял: это ключевой момент моей биографии. Если своевременно обеспечу выполнение производственного задания, то жизнь пойдет вот так (Израиль Борисович показал рукой в одну сторону), а не справлюсь — вот так (и он показал в другую). Я десять суток не выходил с завода, спал урывками, по часу, по два. Техники, инструментальщики, работяги — все работали как бешенные, в три смены. Я добился, чтобы на время сборки домкратов Елиневич назначил меня своим дублером. В приказе так и было прописано: «Тов. Браверманна И. Б. на время решения задачи стапельных домкратов назначить дублером директора завода со всеми полагающимися полномочиями». К приезду Булганина в сборочном цехе стояло шестьдесят стапельных домкратов, «Ил» пошел в серию вовремя. Дали премию в размере месячного оклада, я купил маме зимние ботики, себе ратиновое пальто. В июле получил целевое назначение в аспирантуру ЦАГИ. Мою характеристику подписали Елиневич и секретарь обкома по промышленности. Елиневич лично говорил обо мне с директором ЦАГИ. Наверное, это определило всю мою жизнь.

— Ну а если бы вы поступили в аспирантуру позже? — спросил Гаривас. — Года через три, а?

— Года через три был пятьдесят второй год. Не думаю, что у провинциального инженера с фамилией Браверманн была бы возможность поступить в аспирантуру ЦАГИ в пятьдесят втором. Я поступил в сорок девятом. В пятьдесят первом защитил кандидатскую и стал работать у Глушко. Последнее обстоятельство уберегло меня от многих тогдашних… веяний.

— Ну, веяния эти исправно веяли и дальше. — Гаривас затянулся. — Ни Тамма, ни Зельдовича, ни Харитона я не имел чести знать лично. Но вас я знаю лично. И я всегда поражался: как вам удалось прорваться с пятой графой?

— Володя, я всю жизнь делал им ракеты. Чихать они хотели на мою пятую графу. Нет, конечно, всякой мелкой мерзости хватало… Но в общем я всегда занимался тем, чем хотел заниматься. И мне почти не мешали это делать.

— Башня из слоновой кости?

— Брось, это красивые словеса… Просто хотелось работать. Видишь ли, Володя, когда знаешь, что можешь — как Глушко, Королёв или фон Браун — тогда наплевать на все. Лишь бы не мешали.

Израиль Борисович помолчал, потом сказал:

— Всегда помнил Елиневича. Он в пятьдесят шестом умер от инфаркта. Видимо, это он меня… запустил на орбиту.

* * *

Бравик спросил Худого:

— Когда можно ждать следующего файла?

— Если пойдет такими темпами, то завтра-послезавтра. Хорошо, что нет нужды в переборе по символам. Если б речь шла о человеке постороннем, то было бы сложнее. А про Вову я знаю очень много. Я взял «passwordlist» и добавил туда все, что может касаться Вовы. Фамилии, имена, даты, марки машин, поездки, Витю, Ольгу. Короче, все, что я вспомнил. Прога теперь подставляет не символы, а слова. Сначала я брутил через «3WHack», а вчера нашел прогу посильнее. Надеюсь, что завтра-послезавтра опять соберемся.

День шестой

Они собрались на следующий день. Худой всех обзвонил утром и сказал, что «раровский» файл «grandpa» содержит два jpg-файла и один текстовый. «Там две фотографии, — сказал Худой Гене. — На одной маленький Вовка, и с ним пожилой человек. Фотография сделана в Одессе, они стоят возле оперного театра». «Все правильно, — сказал Гена. — “Grandpa” значит “дедушка”. Раз в Одессе — значит, это Вовкин дед».

В четверть седьмого они встретились в ресторанчике у станции «Парк культуры». Ресторанчик назывался «Париж», они уже несколько лет бывали здесь, это место приметил Гаривас. Их тут знали, и если зал был полон, то для них выносили еще один столик. Они вошли, сели в углу, заказали коньяк и закуску, Худой раскрыл лэптоп. Официантка принесла коньяк, салями и нарезанный лимон. Худой открыл первую фотографию. У входа в оперный театр стояли пожилой лысый, крепкий мужчина в белой рубашке, брюках и сандалиях на босу ногу, и стриженный «под канадку» мальчишка в тенниске и шортах. Мужчина хмуро смотрел в объектив, положив правую ладонь на плечо мальчишке. Ребенок натянуто улыбался, держа в руках игрушечный теплоход. У мужчины левый рукав рубашки был подколот к плечу булавкой.

— Черт! — сказал Гена.