текст и короткая видеозапись, буквально три минуты.
— Что на видео?
— Израиль Борисович садится в машину и уезжает на рыбалку.
— Почему ты думаешь, что на рыбалку?
— Ты и Бравик грузите в машину палатку, спиннинги и резиновую лодку. Снимал Вовка, за кадром его голос.
— Израиль Борисович знать не знает, что такое рыбалка. И «Волгу» свою он почти не водит, она много лет стоит в гараже, Израиль Борисович ездит на служебной.
— Но там не «Волга». Он уезжает на «Ниве».
— А как я выгляжу на видео? — помолчав, спросил Гена. — Я там как — здоров?
Вечером, в половине восьмого, они собрались на кухне у Гены. Худой включил лэптоп, кликнул ярлык avi-файла. На мониторе из подъезда вышел Гена с большим брезентовым тюком. Он поднес тюк к белой «Ниве» и взгромоздил на багажник. Следом вышел Израиль Борисович в застиранной штормовке. Он нес коричневую сумку-холодильник. Одной ручки у сумки не было, и Израиль Борисович держал ее в обеих руках. Выйдя из полутемного подъезда, он прищурился от солнца и добродушно улыбнулся в камеру. Гена принял у него сумку и установил рядом с тюком. Израиль Борисович подмигнул в камеру, его моложавое лицо с пышными светлыми усами было довольным и несколько обеспокоенным — как будто он опасался, что кто-то может отменить неожиданные каникулы. Подошел Бравик, он нес спиннинги в чехле и газовую плитку.
«Интересно у нас распределились обязанности, — недовольно сказал он в камеру. — Мы таскаем, а ты кино снимаешь».
«Дорогая игрушка, Володь?» — спросил Израиль Борисович.
«Это мне сотрудники подарили», — ответил голос Гариваса.
Запись оборвалась.
— Ну, что я вам скажу… — Бравик поставил локти на стол и сцепил пальцы. — У нас никогда не было «Нивы» — это раз. Папа никогда не отпускал усы — два. И папа ни разу в жизни не ездил на рыбалку — три.
— Не говоря уже о том, что ни я, ни, надо полагать, ты не помним этого случая, — сказал Гена.
— Не говоря уже об этом. — Бравик посмотрел на Худого. — Что скажешь?
— Не понимаю. Просто не понимаю. Создать подобный файл — это не шутки. Изменить фотографию, поменять на ней людей местами, кого-то состарить, изменить позу — это требует умения и времени, но это осуществимо. Теоретически, Вовка мог убрать с заднего плана Генку и посадить туда Гольдмана…
— Гольдберга, — сказал Гена.
— Он мог поменять фамилии на дверной табличке. Но сделать такой видеофайл… — Худой с сомнением покачал головой. — Тут нужна студия уровня Джорджа Лукаса. Такое под силу только настоящим мастерам с профессиональным программным обеспечением.
— Значит, ему помогли, — сказал Гена. — Вопрос: кто?
— Нет. — Бравик отрицательно двинул подбородком. — Главный вопрос прежний:
— Да, еще текст… — Худой поднял голову. — В раровском файле, кроме видео, есть текст.
— Показывай, — сказал Гена.
— Вот, — Худой открыл текстовый файл. — Это про Израиля Борисовича.
— Читай, — сказал Бравик Гене.
— Почему я?
— У тебя хорошая дикция.
— И красивые обертоны, — добавил Никон. — Читай, не бзди.
Гена стал читать:
— «Браверманн-пэр как-то раз сказал мне, что если у человека есть в руках специальность, то человек этот не пропадет ни при каких политических погодах. Ну да, как же. Сто раз я видел, как у человека в руках была специальность и как его зубы были на полке. И сто раз я видел, как никчемные людишки знали прикуп и жили в Сочи. К тому же страна, в которой нас догадало родиться с умом и талантом, исправно пережевывала и выплевывала в самое что ни на есть говно самых достойных.
Их кости — в Казахстане и Магадане, среди снега и ковыля. Нередко «достойным» удавалось вывернуться, создавать квантовую физику, делать ракеты и писать замечательные книги. Но и тут, на бифуркациях их судеб, их ждали всякие парткомы-месткомы-обкомы или иные подлые разнообразные случайности. Израиль Борисович сделал заурядную научную карьеру. Хотя завотделом отраслевого института — это не так мало, учитывая обстоятельства, в которых ему довелось начинать».
— Все, — сказал Гена и отложил лист.
— Я слышал от него это слово, — сказал Бравик.
— Какое? — спросил Худой.
— «Бифуркация».
— Ты не только от него это слышал, — сказал Никон. — Ты это и от сосудологов слышал, и от торакальных хирургов. Слово как слово.
— Я слышал от него это слово не в клиническом контексте, а в частной беседе.
— При каких обстоятельствах?
— При обычных. На лоджии.
— Подробнее. — Гена закурил. — Время, кто присутствовал.
— Это было пару лет назад, у нас дома. Папа с Вовкой играли в шахматы на лоджии. Я писал статью у папы в кабинете и слышал весь их разговор.
Гаривас завез Бравика к родителям и остался ужинать. Потом Израиль Борисович предложил партию. Гаривасу нравилось
Они устроились на лоджии, в раскладных креслах, Гаривасу достались белые. Разыграли начало, Гаривас пожертвовал пешку за инициативу и начал атаку на короткую рокировку. Израиль Борисович достал из футляра трубку и покровительственно сказал:
— Хочешь поставить пешку на h3, чтоб я взял ее слоном… Незамысловатое вы, все-таки, поколение.
Гаривас поставил пешку на е5.
— Ну-ну, — благодушно сказал Израиль Борисович и двинул коня.
Гаривас пошел ладьей, Израиль Борисович защитил слона.
— Я тут прочел майский номер, — сказал Израиль Борисович.
Он регулярно читал «Время и мир», хоть и находил его легковесным.
— Очерк о Королёве и Янгеле. — Израиль Борисович набил трубку. — В нем есть существенные недочеты.
— У кого их нет? — Гаривас пошел ферзем. — Nobody’s perfect.
— Автор преувеличил личный антагонизм Янгеля и Королёва. — Израиль Борисович пустил ароматное облачко и поставил слона на g1. — Уверяю тебя, они искренне уважали друг друга.
— Допускаю.
Гаривас пошел конем на h8.
— Разумеется, они соперничали. А на войне как на войне. Но это было… — Израиль Борисович