Восторг? Слепое пенье? Случайный обертон? Мальчишество, быть может? Но возраст умирает. Шинели и бушлаты. Дымящийся перрон. Слепит морозным солнцем. А я дружу с мирами. Ночь. С легким саквояжем стою на холоду. Столбы фонарных светов. Обмерзшая площадка. И вдруг состав вскипает свистками на ходу И в ночь меня выносит, рыча, из беспорядка. И режет мир, и ломит, и прется напрямик Сквозь белые вагоны тифозного состава Тута, туда, в ночное, где не читают книг, Где широко без края, где завалило травы. И круглый шум колесный. И свет. И стоны рек, Когда их дружно давят гудящими мостами. Прощай! Прощай! В последний! Разгон в 20-й век, Где ночь вздыхает жизнью над мчащими кустами. Август 1931 Ока
ДВАДЦАТЫЙ ВЕК
Московская площадь, как котел, где варят людей и звезды. И небо синеет. И дождь прошел. И медом закапан воздух. Я вынесу свой двадцатый век на площадь и здесь узнаю, зачем бородатый человек с поспешкой бежит к трамваю? Зачем этой девушке двадцать лет, и вся она пахнет садом, где мокрый огонь зеленых планет мешается с виноградом? На дранках растянутый виноград у яблони в желтых ядрах. А море шумит и входит в сад, плеща, грохоча эскадрой… Зачем этот мальчик из-за угла, хоть галстух его развязан, бежит к переулку, где пухнет мгла, кудрявый и синеглазый? Он весь еще дачный, он летний весь: в глазах – футбол и речушка… А ты про какую-такую весть пришла разузнать, старушка? Вся черная, с зонтиком и горбом, принюхиваясь к прохожим, ты яблонь встряхиваешь рукавом и стелешь в сенцах рогожи. И в кадочке пахнет дубовый лист; а низкий балкон сгнивает; а в серой курточке телеграфист балкона не открывает. А кто это рыжий – на сворке пес, – охотничьи замашки, на остановке к столбу прирос в крылатой непромокашке? Червонный овин. В облаках кусты. Развесился пруд на грушах. И в черную яму летят листы, а в поросль спешат крякуши. И ветер полотнищами полей играет, как парусами. И мчатся радуги селезней над рыжими усами… А площадь кипит. И со всех сторон та площадь под фонарями вздувает людской неугомон и мечет нетопырями сгоревшую черную листву бульваров. И отступает туда, к огородам, на ботву ночь, мокрая и тупая.
