прошлом, что и возвращаться к нему нет смысла[246]. Последний же ответ Ульянова[247] был недопустимо груб по форме — какая-то «буренинщина» (не знаю, слышали ли Вы о критике «Нового времени» Суворина — Буренине, который в дореволюционное время прославился своей чрезвычайно резкой, грубой и глупой руганью всех замечательнейших тогдашних поэтов?). И еще — Ульянов даже во времени заблудился, на что я и указал в моем письме в редакцию «Н<ового> р<усского> слова»[248]. А в общем, хотелось бы вообще прекратить эту глупую манеру «ниспровергать друг друга» — кому это нужно? Читатель даже не читает, а литераторы — только кровь себе портят. А И<рина> В<ладимировна>, в частности, и так уже измучена и своим горем, и необходимостью применяться к новой обстановке жизни, и одиночеством.
Книга же Кленовского[249] (я писал о ней вместе с книгой Моршена) — хорошие стихи, которые писаны как будто в 1912-15 гг., поэтому-то они и нравятся 70-летним и профессорам-литературоведам, вроде Глеба Петровича, он с годами становится все ближе и ближе к академическому стилю, Моршен для него: «Куда же ему до Кленовского!..» А человечески — «желаю Кленовскому всяческого успеха», он, тем более, говорят, — болен.
Надеюсь, «разгрузившись», Вы сможете писать — давно не приходилось читать Ваших статей. А как стихи?
Ирина Николаевна и я шлем Вам наш дружеский привет.
Ваш Ю. Терапиано
46
4. IX. 59
Дорогой Владимир Федорович,
Жалею, что «Р<усская> мысль» не получается в библиотеке Вашего университета, т. к. в пересказе всякое написанное — не то.
В частности, хотел бы, чтобы Вы прочли рецензию на Моршена.
Опасно только, если он верит в науку больше, чем нужно, и склонен (как я слышал) к поэтическим опытам в этой области. Вот О. Ильинский в «Мостах» II поместил два стихотворения — одно об университете, а другое — о телескопе[250] — получилось не блестяще. То же, что Моршен (сознательно) не религиозен — еще не беда, но по натуре он чувствует шире, чем сам думает, — говорит, будущее покажет, — хотя — страшно всегда ждать новых стихов от того поэта, которого только что сильно похвалил.
Мне очень неприятно наше столкновение по поводу Мамченко. Мамченко, действительно, был очень огорчен Вашей рецензией, получилось очень зло и беспощадно: его слабости Вы показали — вот я и хотел, в поддержку ему, указать на его сильное место. Впрочем, дело вкуса.
Что же касается редких терминов, то у нас, в Париже, формалисты давно забыты, и поэты, читая, спрашивали: «что это такое?» (Вспомним — из воспоминаний Г. Иванова — как Блок не знал, что такое какой-то термин, забыл сейчас!) — Вы, конечно, и как ученый, и как привыкнувший к терминологии формалистов, — да еще для «Опытов» («Опытов», кроме поэтов, здесь вообще никто не читал), могли употребить такие термины, так что с обеих сторон — род недоразумения. Во всяком случае, у меня не было никакого желания обидеть или нападать. И там же я отметил Вашу интересную и хорошую заметку о переводах Рильке. Но вот то, что меня действительно огорчило, — это Ваши слова о том, что Вы решили «уйти из литературы». Ведь реакция Адамовича на «Моцарта»[251] — одно только мнение: если не дошло до него, вовсе не означает, что виноваты Вы, что Вы не сумели «довести», м. б., виноват как раз он — плохо читал, невнимательно читал и т. д.? Я всегда стараюсь стать на точку зрения противника и повлечь себе урок, если его возражения найду правильными, но никогда не «поддаюсь» — мало ли кто и что думает? Вы же, как многие писали, единственный человек из Вашего «поколения», кто может (и кто должен) писать статьи. Как же Вы вдруг так на себя несправедливо нападаете? Литературная жизнь — всегда ряд всяческих столкновений, мнений, и хорошо еще, если эти столкновения мотивируются только вкусом, а не чем— либо более житейским.
Вот на днях, перебирая часть архива, нашел то, что писали в «Нашей стране» о Бунине. Можно быть знаменитостью, можно быть лауреатом, можно быть 80 лет от роду, а от нападок, когда поносят тебя, как мальчишку, никто не гарантирован. Иногда даже удивляешься. Вот, например, Г. Струве пишет об И. Одоевцевой: «глупая и грубая статья»[252] — как это грубо! Ведь и о нем кто-нибудь тоже может написать: «глупая статья Г. Струве»? — Вот тон, который, в связи с Ульяновым, расцвел в «Возрождении» и в «Н<овом> р<усском> слове». На днях мне показали журнальчик возвращенцев. Там некий советский патриот, со всеми цитатами («грязное белье» и т. д.) смакует споры, поднявшиеся по поводу статьи Ульянова: «Эмигранты о самих себе» и кончает, ссылаясь на Г. С<труве>, что эмигрантская литература умерла. А почему она умерла? То, что выпали прославленные старые имена, вовсе еще не означает, что кроме Кленовского и Алексеевой нет поэтов… И что за типично русская манера всегда поносить свое и «каяться». У нас скоро съезд с vacances и начало литературного сезона. Основали общество: 2 раза в месяц читать доклад с обсуждением, публика по приглашению, «для себя», чтобы выйти из спячки последних лет — увидим, какие будут результаты.
Ваша книга должна быть готова в сентябре. Думаем устроить вечер «Рифмы», на котором выпустим все напечатанные «Р<ифмой>» книги за последний год[253]. Но деталей не знаю, т. к. С.Ю. Прегель до 15 нет в Париже.
Странно бывает. Ни с того ни с сего стал перечитывать «Державина» Ходасевича, затем — стихи Державина. Вдруг — Водов дает мне для отзыва работу Иваска о Державине («Жизнь Званская»[254]) — и так вот уже две недели, всюду Державин! А я нежно люблю его некоторые стихи — уходишь в них, как в тень густого сада, когда день сухой и душный. В воскресенье служим панихиду по Г. Иванову — уже год. И опять Державин:
Желаю Вам всего самого хорошего, И<рина> Н<иколаевна> и я шлем наш привет Вашей супруге и Вам.
Ваш Ю. Терапиано
47
25. XI.59
Дорогой Владимир Федорович,
Задержался с ответом, т. к. хотел во что бы то ни стало разыскать для Вас адреса Ларионова и Пуни[255].
