Фридолин молча стоял на берегу и думал. Рядом с ним каменным изваянием застыла Пипа Рупа.
Людей охватил ужас. Они метались в панике, пытаясь что–то понять, обсуждали происходящее и не находили никакого выхода.
В газетах ежедневно появлялись новые тревожные сообщения. Приезжали фотографы. Они устанавливали свои старомодные аппараты на треногах, вставляли внутрь стеклянные пластины, покрытые бромистым серебром, забирались под свои черные платки и пытались запечатлеть катастрофу для потомков. Множество людей покинули город.
Через три дня Фридолин наконец заговорил. Он попросил Сибиллу передать людям, собирающимся покинуть город, послание. Оно гласило:
Не уклоняйтесь от опасности, пытайтесь преодолеть ее. Оставайтесь и помогайте спасать город. Многое зависит от вас.
Сибилла должна была лишь сказать эти слова, никого не удерживая. Удержать людей было бы ей не под силу.
После этого Фридолин неподвижно стоял еще несколько дней и ночей. Он словно превратился в старое узловатое дерево, ушедшее корнями в прибрежную почву. Пипа Рупа не покидала его ни на минуту. Они все время молчали.
Иногда к ним присоединялась Сибилла. Но ей становилось так дурно от запаха и даже от вида грязи, день и ночь плывущей под старыми ивами, что Пипа Рупа отсылала ее домой.
Наконец дошло до того, что все русло реки до краев наполнилось вулканической грязью, готовой прямо здесь, возле нового дома, выйти из берегов.
«Пора», сказал Фридолин. ' Пора действовать».
«Потом тебе возвращаться назад», сказала Пипа Рупа. Из этого можно заключить, что она знала кое–что о приходе Фридолина.
«Да, я уйду», ответил Фридолин. «Сразу после этого. Но сначала нам нужно здесь поработать».
В его глазах появился блеск. Вообще–то уже несколько дней можно было заметить легкое бледно– фиолетовое свечение его глаз, и веки его как будто приоткрылись.
«Тогда начнем», Пипа Рупа улыбнулась и крикнула Гайни: «С сегодняшнего дня ты в распоряжении Фридолина». Это был приказ. Когда бабушка говорила таким тоном, возражений быть не могло.
Гайни очень обрадовался: наконец–то и ему нашлось дело. О рыбной ловле теперь нечего было и думать. К тому же Гауни куда–то подевался.
Фридолин отправил мальчика с сообщением в Академию художеств: всем ученикам явиться на берег реки с полным комплектом инструмента для лепки. Отцам города предлагалось установить на берегу реки ярмарочные будки, одни из которых должны стать убежищем от непогоды, другие — торговать пищевыми продуктами.
И вот Пипа Рупа, приподняв подол, медленно, почти благоговейно ступила в поток грязи, плавным движением зачерпнула оттуда целую пригоршню и размяла в ладони… И улыбка пробежалла по ее морщинистому лицу.
«Очень хорошая», сказала она Фридолину, «превосходная!» И вынесла на берег полные ладони густой массы.
Потом старая цыганка быстро соорудила на берегу невысокую печь, вроде тех, что бывают у горшечников. «Через несколько дней будет готова. В ней можно обжигать все, что вылеплено».
Фридолин начал работать. Он был задумчив и нетороплив. Медленными движениями размягчал он серую глину, делая ее пригодной для лепки. А перед его внутренним взором стоял знакомый черный лес, обступивший со всех сторон избушку и вершину вулкана. Он видел гнома Эльморка, деловито снующего между кратерами, забрызганного грязью с головы до ног и хихикающего от удовольствия.
И снова Фридолин ощутил то различие, что разделяло их с Эльморком:
Эльморк ненавидел, он любил.
Эльморк желал смерти всему живому, он — жизни.
Эльморк копался в грязи, Фридолин, почти слепой, лепил из нее прекрасные скульптуры, и пальцы заменяли ему глаза.
И так же ясно ощущал Фридолин, что они едины. И это единство простиралось от глубин подземного мира, мира Эльморка, до звезд, столь близких Фридолину.
С этой мыслью он начал лепить. Под его замечательными пальцами рождались одна за другой страные фигуры: скульптурные портреты его брата Эльморка.
Вот он изображен сидящим, вот орудует своей дубиной в кратере вулкана, а вот и вулканы: высокие узкие трубки и широкие низкие сковородки. Вот он уткнулся в грязь: наверное, у него непрятности. А вот барахтается в грязи, бьет руками и ногами, смеется, радуется.
Долго работал Фридолин. Он лепил Эльморка спящим или беснующимся. Или умиротворенным и счастливым, как в те летние вечера, когда он слушал шарманку. Или смачно уплетающим пол–окорока косули.
Фридолин не заметил, как собрались ученики, встали вокруг и как они смотрели на него: с восхищением и с некоторым испугом. Он не знал, что в его потухших глазах поселился свет, который разгорался во время работы и вспыхивал фиолетовыми искрами.
Когда на небе появились звезды, он закончил свою работу. Берег был уставлен всевозможными изображениями гнома Эльморка.
Откуда–то слышалась шарманка. Один из учеников захватил ее из мастерской и теперь наигрывал на ней.
Фридолин стоял на берегу, рядом с одной из скульптур. Он поднял к небу лицо и устремил взгляд к звездам. Он был счастлив. Он видел.
На другой день появилась Сибилла, отдохнувшая и свежая, как само утро. И сразу увидела изображения Эльморка.
«Зачем ты его вылепил! Убери его, Фридолин, убери!» И она прижала к глазам кулачки.
Фридолин мягко разжал ее ладони.
«Нужно смотреть опасности в лицо, тогда ее легче встретить», сказал он ей. «Посмотри на Эльморка, Сибилла. Такой, каким ты его здесь видишь, он не причинит тебе вреда. И через некоторое время ты заметишь, что думаешь о нем уже иначе».
Сибилла послушно присела возле маленьких вулканов рядом с приветливым глиняным гномом. Она долго рассматривала его. Проходили часы, и она чувствовала, как уходит страх и уступает место состраданию.
Иногда она поднимала глаза и смотрела, что делается вокруг.
Поблизости собрались ученики и обсуждали одну из работ. Другие молча и сосредоточенно лепили. Кто–то мял глину, чтобы сделать ее пластичной и податливой.
Фридолин тоже работал. Под его руками вырастала узкая колонна, и глаза его открывались все шире и шире, по мере того как она росла. Причудливые растения обвивали ее, поднимаясь вместе с ней вверх. Странные фигуры оживали на ее поверхности.
Он не заметил того, что пришел вечер, а потом ночь, что он остался на берегу один. Не заметил, как на следующий день пришли и ушли ученики. Он работал без перерыва. Через несколько дней колонна достигла невероятной высоты. Никто не понимал, как Фридолину удавалось работать на такой высоте без лесов. Только Сибилла догадывалась, что он — знающий и думающий — умеет летать, так же как и она. Нет: лучше, легче, выше, чем она.
Колонна каждый день, казалось, близилась к завершению, но все не кончалась. Узким основанием вырастала она из земли, постепенно расширялась, затем снова стягивалась, будто дышала: вдох, выдох.
Наконец Фридолин оторвался от нее и спустился на берег. Его ученики, Сибилла, Пипа Рупа и много–много детей из Маленького города молча обступили колонну и замерли, пораженные волшебной силой, исходящей от нее. Будто время остановилось на миг.
А потом к колонне подошла Пипа Рупа, и все отступили назад. Было в ней нечто такое, что каждого подчиняло ее чарам.
По лицу старой цыганки словно пробежал отблеск пылающего огня. И сменился выражением тоски,
