тебя одного есть тайна? У меня, например, тоже есть. И это настоящая, глубокая тайна.»
«И где же ты ее хранишь?» насмешливо спросил Гауни.
В данном случае ему можно простить этот вопрос: он действительно хотел только позлить Гайни, и ничего больше. Но в таком случае, может быть, его нельзя винить и во всем том, что произошло дальше? Он ведь не думал, что Гайни говорит правду, и что у него действительно есть настоящая тайна.
«Так куда же ты запрятал свою тайну?» спросил он еще раз.
«В сейф», ответил Гайни.
И сразу же испугался.
Ведь тайну никогда нельзя выдавать. Нельзя даже упоминать о том, что имеешь тайну!
И в тот же миг раздался звон стекла: это разбилось кухонное окно в жилище Гайни.
Мальчики в испуге вскочили и обернулись.
Разбитое стекло зияло черной дырой в окружении острых осколков, торчащих из рамы.
И в этой дыре появилось обветренное бесконечными ветрами лицо старой Пипы Рупы. Она не говорила ни слова. Только восходящее солнце отражалось в стекле оранжево–красным светом и слепило глаза. И казалось, что Пипа Рупа стоит в центре черной тысячеконечной звезды, а вокруг полыхает пламя.
Гайни поплелся домой, хотя Пипа Рупа его не звала. Он двигался так медленно, будто к его босым ногам были прикованы железные цепи со свинцовыми гирями.
А Гауни, веселый и довольный собой, вскарабкался домой по своей лестнице.
Вечером того же дня в доме на берегу реки стояла глубокая тишина.
Братья и сестры Гайни спали. Родители его до глубокой ночи сидели на полу вокруг огня, тлеющего посреди кухни.
Гайни стоял между родителями. Он замер возле огня, не отваживаясь сесть на пол. Он предал своих, рассказав что у них есть тайна. Теперь он, можно считать, выбился из шара: за это в его племени полагалось изгнание или смерть.
Пипа Рупа так и стояла у разбитого окна. Она замерла без движения, будто колонна, и наблюдала, как садится солнце, как появляются на небе, одна за другой, звезды. И когда они высыпали все, сосчитала их. Вообще–то ни один человек не может пересчитать все звезды. Но Пипа Рупа, видимо, могла. А потом раздались звуки ее голоса: она как будто разговаривала с месяцем, настойчиво спрашивала о чем–то. Может быть, она услышала что–нибудь в ответ?
Во всех углах дремали свиньи, потому что отец Гайни все еще не собрался построить для них хлев. Куры сидели на перилах, собаки расположились у входа. В саду под фруктовыми деревьями стояли лошади.
После долгого молчания Пипа Рупа, стоявшая до сих пор спиной к своей семье, сказала: «Он заступался за Сибиллу и от волнения выдал нас, не желая того. Он отбивался от Гауни. Это три причины, по которым он заслуживает прощения».
После этого Гайни сел к огню между своими родителями. Его не отвергли. Он с благодарностью посмотрел на Пипу Рупу.
Отец Гайни поднялся с места, вышел во двор и запряг лошадей. Тогда поднялась мать. Она разбудила младших детей, велела старшим, что спали на перине под открытым небом, подниматься. Двоих на месте не оказалось.
Гайни сидел у огня, наблюдал, как тот постепенно догорает, поскольку некому стало поддерживать его. Рядом с ним на полу сидела бабушка и курила свою трубку.
Пока все это происходило на первом этаже, на втором, казалось, царила полнейшая тишина. Ни единый звук не прорывался наружу. Родителей Гауни еще не было дома. Сам он сидел за большим столом, поставив на него свои локти (чего делать, вообще говоря, нельзя), подперев голову руками (что иногда разрешается) и усиленно думал (что всегда можно, и даже нужно). Только думал он, к сожалению, о том, о чем думать нельзя.
Он думал о сейфе.
О сейфе, который стоял внизу, в коридоре и столь разительно отличался от всего прочего имущества цыганской семьи. С чего им только взбрело в голову его приобрести? Как известно, такие вещи подходят скорее для банков. И в нем находилась тайна Гайни?
Во всяком случае, он это утверждал. Гауни задумался: Моя тайна — в моей голове. Если я захочу ее открыть, мне нужно о ней рассказать. Тайна Гайни — в сейфе. Что нужно сделать, чтобы ее открыть? Здесь у него в мыслях случилась заминка. Еще раз, сказал себе Гауни: моя тайна — это что–то, что я знаю. Тайна Гайни — это что–то, что есть. И есть оно в сейфе. Но если оно там есть, значит его можно оттуда взять. Вот и все!
Остается лишь выяснить, как.
Сейф можно открыть, если… если, к примеру, иметь к нему ключ. Тут Гауни громко рассмеялся. Ему, Гауни Фанглингеру нужен ключ? Даже если это ключ от сейфа?
В этот момент открылась балконная дверь, и в дом вошли усталые родители Гауни. Они выложили содержимое своих карманов на большой стол. Гауни моргнуть не успел, как для его локтей не осталось места. И это было очень кстати, иначе его отец, чего доброго, заметил бы, как неподобающе он сидит. Ведь он очень внимательно следил за соблюдением хороших манер. Но он лишь коротко спросил: «Гауни, чему ты так смеялся, когда мы вошли?»
«У Гайни есть тайна», сообщил сын.
«Где он ее прячет?»
«В сейфе», пренебрежительно сказал Гауни.
«Достань ее», приказал отец. «Прямо сейчас. Мы будем наблюдать с верхней площадки. И два брата, которые недавно у нас служат, тоже должны стоять и смотреть. И доказать своим молчанием, что они на нашей стороне. Это отличная возможность испытать их».
Гауни встал из–за стола.
Сначала он вызвал двух братьев Гайни, которым временно позволялось жить в одной из комнат третьего этажа, где раньше жила Сибилла. Объяснил им, что от них требуется. Братья были намного старше его, крупнее и выше ростом, однако возражать не посмели, не посмели даже перекинуться взглядами.
Когда Гауни бесшумно скользнул с лестницы, братья стояли рядом с господином и госпожой Фанглингер и смотрели, как Гауни пытался проникнуть в тайну цыганского рода, спрятанную в сейфе, и по возможности похитить ее.
Сейф стоял, как уже говорилось, в коридоре. Гауни это хорошо помнил.
В тот момент, когда он приближался к сейфу, отец Гайни был уже на улице и запрягал лошадей, мать увязывала домашнюю утварь и одеяла. Гайни, спасенный прощением бабушки, сидел возле жаровни на кухне.
Бабушка спокойно курила трубку.
Гауни все ближе подкрадывался к сейфу. И наконец оказался прямо перед ним.
Тогда бабушка встала, вытянула из огня последнюю тлеющую головню и вышла из кухни. Она подошла к Гауни в тот момент, когда он, уткнувшись в сейф, ощупывал замок.
Можно себе представить, как бедняга испугался, когда жесткая рука опустилась ему на плечо! Как съежился, когда вдруг за спиной грохнулась на пол сверкающая головня. И его можно понять: он еще не привык попадаться на месте преступления. Это случилось всего лишь второй раз в жизни. А вообще воры, занимающиеся своим делом более длительное время, привыкают и к этому. Они довольно скоро замечают, что их либо сразу прощают либо через некоторое время объявляют амнистию.
Просто Гауни был еще мал и неопытен.
Итак, на его плече лежала темно–коричневая рука, а над головой раздавался золотой перезвон. И тогда, насмерть перепуганный, но в то же время заинтригованный звоном золота, Гауни обернулся. Его лицо осветилось красноватым мерцанием раскуренной трубки и сразу же исчезло в сизом облаке едкого дыма, выпущенного старой цыганкой. Она не сказала ни слова.
Гауни лепетал что–то непонятное.
Пипа Рупа не отвечала.
«Я шел в гости к Гайни», соврал Гауни.
