в крупнейшем планетарии страны. Еще бы. Разве человек, первым обнаруживший в космосе живое существо не имел на это права?
И тогда родители Сибиллы покинули свое белое жилище на берегу реки. Они оставили там все, как было. Взяли с собой только самое необходимое в трех чемоданах. И покинули дом, не прощаясь. Не потому, что были в ссоре с соседями, просто они не считали свой отъезд таким уж важным событием.
Когда они втроем — Сибилла посередине — в полночь покидали дом, вокруг царила полнейшая тишина.
В палаточном лагере на берегу реки лежали в своих постелях скульпторы, ученики Фридолина. Одни спали, другие размышляли о новых изваяниях, которым суждено возникнуть в ближайшее время под их руками.
Химики и доктора не переставали и во сне разрабатывать новые формулы и решать вопрос: как наилучшим образом использовать свойства грязи.
Трудолюбивые мастера кирпичных дел спали без сновидений: они устали, и перед новым рабочим днем следовало отдохнуть. А владельцы огромных кирпичных складов все еще сидели над амбарными книгами и подсчитывали свой доход, который рос день ото дня.
О семье Фанглингеров сообщить, собственно, нечего. Они так и не показывались на глаза после своей неудачной попытки похитить тайну Сибиллы. Только Гауни иногда слонялся вокруг дома. При чем, все чаще можно было видеть, как он шушукается о чем–то с двумя из многочисленных братьев Гайни. Потом он снова надолго исчезал.
Сибилла подумала: не жалко ли ей уйти вот так, не попрощавшись с Гауни? Но единственное, что она ясно чувствовала, было не сожаление, а скорее облегчение от того, что больше они не увидятся.
В окнах первого этажа мерцал красный свет. Он исходил от маленькой угольной жаровни, день и ночь тлеющей в кухне. Гайни и его братья и сестры спали во дворе на общей перине, плотно прижавшись к земле. Когда Сибилла проходила мимо, она взглянула на Гайни, а он на нее. Для прощанья этого было вполне достаточно.
И только Пипа Рупа стояла под старой ивой, когда Сибилла и ее родители уходили из дома. На правом плече цыганки сидел узкий месяц.
Отец Сибиллы даже поперхнулся, увидев это, но не проронил ни слова, чтобы не скомпрометировать себя. Он был совершенно убежден, что виной всему волнения последних дней: присвоение ему нового ученого звания и этот переезд. Из–за всего этого он пребывал в состоянии небывалого перевозбуждения и, должно быть, воображение разыгралось не на шутку. (Это еще раз доказывает, что человека, живущего среди людей, касается все, что его окружает. Если бы он задумался однажды о старой цыганке и ее древнем племени, многое поразило бы его не меньше, чем тайны звездного неба. Возможно, он узнал бы и платьице Сибиллы и не принял бы за летающую звезду свою собственную дочь!)
Мама Сибиллы, погруженная в свои мысли, прошла мимо Пипы Рупы, молча кивнув ей на прощанье.
А Сибилла подбежала к ней. Она несла тяжелый шест, на котором сидели три ее звездочки. «Пипа Рупа», сказала она, «мои звезды взяты из плотного звездного скопления без разрешения Министерства, и я не могу взять их с собой в обсерваторию. Их нужно вернуть назад. Только как это сделать…»
Легким взмахом руки Пипа Рупа указала месяцу, сидевшему на ее плече, словно мурлыкающая кошка, на три звездочки. И месяц взмыл вверх, а за ним устремились и звезды Сибиллы. Они поднимались все выше, и Сибилла провожала их восхищенным взглядом до самого небесного свода, где они с легкостью заняли свое привычное место.
А Сибилла сказала: «Пипа Рупа, я опять умею летать».
Пипа Рупа улыбнулась и ответила: «Я знаю, дитя. Я видела тебя, когда ты освободилась и полетела. Твой отец тоже видел тебя».
«Он мне ничего не сказал об этом», с сомнением сказала она.
«Достаточно того, что он отправил в Министерство сообщение об этом».
«Ах, Пипа Рупа», рассмеялась Сибилла, и ее смех рассыпался звонким серебром в ночи. «Мой отец видел живое существо из космоса. Поэтому его и пригласили в большую обсерваторию!»
«Живым существом из космоса была ты, Сибилла! Это тебя он увидел в объективе!» Теперь смеялась Пипа Рупа. И смеялась она так громко, что золотые монеты в ее косах вызванивали целые песни.
«Но тогда…» пробормртала Сибилла, «тогда это ложь… Тогда отцу нельзя занимать высокую должность в обсерватории».
«Долог путь в непогоду. Раскаты грома в горах… А ему посчастливилось увидеть свет мечты. Черное солнце всех надежд», нашептывала Пипа Рупа. «Это не ложь, Сибилла. Это заблуждение. И что самое главное: вера открывает путь истине. Не беспокойся, дитя. Иди себе в большой планетарий. Во всем есть своя правда».
С этими словами Пипа Рупа отвернулась и направилась в дом.
В сером свете ночи она показалась вдруг такой высокой — до самого неба! И месяц как будто опять уселся ей на плечо и что–то шептал на ухо. И кусачим собакам, выбежавшим ей навстречу, приходилось высоко подпрыгивать, чтобы дотянуться до ее натруженных рук и лизнуть их.
Родители Сибиллы спокойно продолжали свой путь. И чтобы их догнать, ей пришлось пробежать довольно большое расстояние.
ГЛАВА 2. О БОЛЬШОЙ ТАЙНЕ ПИПЫ РУПЫ
На следующий же день после отъезда Сибиллы и ее родителей Фанглингеры — с разрешения домовладельца или без оного — заняли помещения третьего этажа. Это показалось семейству Гайни удивительным, а самим Фанглингерам — само собой разумеющимся делом. К тому же это доказывало, что они все это время находились в своей квартире и внимательно наблюдали за всем, что происходило на берегу реки. Наутро после отъезда Сибиллы Гайни застал, наконец, Гауни под старой ивой. И поскольку все последнее время Гауни встречался только с его старшими братьями, то лишь теперь Гайни смог, наконец, задать вопрос, который хотел задать уже давно: «Что вы сделали тогда с Сибиллой?»
«Ничего», сказал Гауни.
Этот короткий ответ не был, конечно, необходимым поводом для драки, но все же оказался достаточным поводом для того, чтобы двое мальчишек, встретившись после долгого перерыва, всерьез поколотили друг друга.
Однако потасовка ничего не решила. Оба заработали одинаковое количество синяков и остались при своем мнении: виноват другой. Виноват в чем? Да во всем! Например, в том, что Сибилла их покинула.
Они помолчали, посидели под ивой. Наконец Гауни сказал: «Из–за Сибиллы вообще не стоит драться. Она дура».
«Никакая она не дура!» вскипел Гайни. «Совсем наоборот! И моя бабушка тоже так думает».
После такого возражения мальчишки опять сжали кулаки, но, поразмыслив, опустили их.
И тут Гауни сказал: «Все эти ее полеты — сплошной обман. Это иллюзия, черная магия. Очковтирательство!»
«Откуда ты знаешь?»
«У нее даже крыльев нет!»
Вообще–то этот факт был с самого начала известен и тому и другому, но слышать это от Гауни было так противно, что Гайни подскочил к нему вплотную и заорал: «Слушай, ты! Тебе–то откуда это знать?»
Теперь Гауни получил преимущество: ведь тот, кто кричит и выходит из себя, обязательно остается в проигрыше. Он улыбнулся и сказал с видом победителя: «Я–то как раз знаю. А вот откуда я знаю — это моя тайна. Заметь: моя тайна.
Гайни был, можно сказать, сражен. Как же так? А он что, хуже, что ли? И он выпалил: «Думаешь, у
