консул Тит Дидий, вскоре ставший патроном нурсийца. Войска Дидия по большей части состояли из преданных Марию солдат, в числе трибунов были провинциалы, естественным образом тяготевшие к популярам, но сам консул, как и Цепион, симпатизировал консервативной партии, связанной с влиятельным родом Метеллов, а через них с Суллой. После кельтиберской войны и триумфа консула, Серторий, благодаря своему патрону, избрался в квесторы и зарекомендовал себя на этой должности деятельным чиновником.
Все шло к тому, что нурсиец и дальше пребудет в лагере консерваторов, однако во время Союзнической войны Тит Дидий пал в бою с италиками и Квинт остался без покровителя. Он попытался избраться в плебейские трибуны, однако столкнулся с мощным сопротивлением со стороны Суллы, который продвигал своего другого, в большей степени 'своего' кандидата. Политические взгляды Сертория были Сулле непонятны, а годы службы того под началом Мария казались достаточным основанием для неприязни. К тому же Серторий был популярен в народе и уже этим опасен. Так Сулла толкнул потенциального союзника в объятья своих политических противников, а те приобрели полководца, пожалуй, наиболее опытного среди них.
Именно Серторий избавил марианцев от опасного наследия Старика — четырех тысяч освобожденных рабов Мария, чинивших насилие по воле безумного консула. Серторий заманил их на Марсово поле под видом раздачи наград и всех перебил. За это Цинна, которому головорезы Старика не прибавляли популярности, предложил Серторию должность префекта Города. Должность формальная, реальной власти префект не имел, но все эдилы, одним из которых горел желанием стать Квинт, на текущий год уже были избраны. Цинна гарантировал, что в следующем году Серторий точно станет эдилом, продолжив восхождение по карьерной лестнице. Подумав, нурсиец согласился. Функции охраны правопорядка он у эдилов забрал, да те особенно и не сопротивлялись, уж очень хлопотное это занятие, а Квинта уважали не только голодранцы на Форуме, но и авторитеты преступного мира, с которыми он смог найти общий язык в дни всеобщего хаоса, охватившего Город.
— Приветствую тебя, славный Серторий! — обратился к прибывшему хозяин дома, — присоединяйся к нашему пиру. На ложе найдется место для тебя.
— Мне не до праздников, — мрачно ответил префект.
— А что случилось, почему ты так хмур в первый день Сатурналий?
— Да, и что ты там говорил про Филиппа? — спросил Марий.
— Мне только что стало известно — какие-то ублюдки вырезали охрану Марция Филиппа, а его самого избили до полусмерти.
— Что?! Когда это случилось? Где?
— На Скавровом ввозе, недалеко от улицы Триумфаторов. Очевидно, он направлялся к себе домой. Я был на Палатине, поэтому меня известили достаточно быстро. Первым делом решил заглянуть сюда. Так, на всякий случай... Проверить, не ломится ли толпа в твои ворота, Цинна... Ведь ты отпустил слуг. Сейчас всего можно ожидать. На улицах полным-полно пьяных рабов. Честное слово, первая мысль была: 'это мятеж'. Рад, что у вас все в порядке.
— Филипп жив?
— Жив, но помят изрядно. Впрочем, все это с чужих слов, сам я его еще не видел.
— Какой кошмар... — прошептал побледневший Перперна, — поднять руку на консуляра и действующего цензора...
Марций Филипп был его коллегой, и обязанности цензоров им предстояло исполнять еще полгода.
— В наше время, — ответил Серторий, — быть мужем консульского достоинства более опасно, чем, к примеру, башмачником. Мне доложили, что задержан какой-то человек, не побоявшийся прийти на помощь Марцию. Сейчас его допрашивает Тиберий Лидон из коллегии двадцати шести мужей. Случай, по меньшей мере, удивительный. Я должен спешить, уважаемые. Желаю приятно провести остаток вечера.
— Подожди, — остановил префекта Марий, — а те ублюдки?
— Скрылись. Никого поймать не удалось. Пока. Еще раз, всего хорошего.
Тиберий Лидон считался одним из самых опытных сыскарей и дознавателей в Городе, и год за годом входил в состав коллегии двадцати шести мужей, занимавшейся охраной общественного порядка, надзором за тюрьмами, чеканкой монеты и судебными делами. Происхождения следователь был совершенно незнатного, и такая должность являлась для него потолком. Это не расстраивало Лидона, ибо в своей сфере он слыл непререкаемым авторитетом и каждый новый эдил, столкнувшись с необходимостью заняться вопросами правопорядка безо всякого опыта в такого рода деятельности, непременно спихивал работу на Лидона, добавляя звонкого серебра 'на текущие расходы'. Тиберий угрызений совести не чувствовал и 'благодарность' взяткой не считал.
Следователь занимался разными делами, но специализировался на ловле фальшивомонетчиков. За последние годы этой братии в Италии развелось превеликое множество, чему активно способствовало то, что денарии и сестерции, официально выпущенные государственными монетными дворами, серебряными назывались весьма условно. В периоды кризисов серебра становилось все меньше. Последнее истончение денария длилось уже сорок лет и принимало такие ужасающие масштабы, что ни один человек, взвесив свой кошелек, ни за что не смог бы ответить, какой суммой он обладает. После того, как государство официально взяло курс на изготовление субаэратных монет, для фальшивомонетчиков наступило полное раздолье. Субаэратный денарий представлял собой медную болванку, покрытую серебром, причем, сколько серебра отводило на монеты государство, определить не представлялось возможным, ибо данное количество постоянно менялось. Мошенничество на этой ниве расцвело до невиданных размеров. Из одного полновесного старого денария можно было сделать до восьми новых, поддельных.
Крупнейшие ростовщики обогатились невероятно, тем сильнее стала их злоба и ненависть к претору Марку Гратидиану, который, пытаясь восстановить пошатнувшуюся любовь народа к марианской партии, совсем недавно издал эдикт, устанавливающий твердый курс денария. Деньги снова начали чеканить только из серебра, 'плохие' изымались из обращения, заменяясь 'хорошими'.
Государственные служащие от нового закона немало выиграли, получая жалование полновесной монетой, поэтому еще до конца претуры Гратидиана кое-где в Городе уже устанавливались его прижизненные памятники. Ростовщики бесились. Помимо эдикта о монете их благосостояние подкосил закон ныне покойного консула Флакка, 'простившего' им три четверти долгов всех граждан. Да и оставшуюся четверть позволялось уплатить не серебром, а медью. Это изрядно прибавило популярности марианцам, а тех из денежных мешков, кто еще колебался в своих политических пристрастиях, однозначно развернуло по направлению к Сулле. Тайно, разумеется.
Ловля фальшивомонетчиков превратилась в настоящую войну с ними, немало загрузив работой Тиберия Лидона. А тут еще это экстраординарное событие. Не каждый день на улицах бьют цензоров.
Когда появился Серторий, следователь уже окончил опрос свидетелей и разослал подчиненных проверить достоверность кое-каких полученных сведений. Префект приступил к делу без предисловий:
— Я был у Марция. Он пришел в себя, но выглядит плохо, говорит с трудом. С его опросом придется обождать. Что у тебя?
Лидон привстал из-за стола, приветствуя префекта, и обратился к сидящему напротив здоровому парню:
— Уважаемый, подожди, пожалуйста, за дверью.
Парень вышел.
— Это тот заступник? — поинтересовался Серторий.
— Он самый. Зовут — Гай Турий Ганник, вольноотпущенник.
— Давай с самого начала.
— В начале первой стражи[17] Марций Филипп в сопровождении четырех слуг направлялся к себе домой на Палатин. Недалеко от улицы Триумфаторов на него напали шестеро. Слуг убили. Двоих сразу — ударом в спину. Двое других попытались оказать сопротивление, но безуспешно. Марция стали избивать. Свидетелей трое, но двое из них вжались в стены и едва не наложили в штаны, а третий... Он бросился на помощь, проявив изрядное проворство, отбил Марция и обратил нападавших в бегство. В результате имеем пять трупов. Четверо — слуги Марция, пятый — один из бандитов.
— Одного убили? Кто это сделал? Охрана цензора или этот Ганник?
