Россия», а его обитателей – русскими. По аналогии с американскими итальянцами, ирландцами, китайцами и т. д. – то есть в зависимости от страны их происхождения. А если вы приехали из России, то будь вы хоть киргиз, армянин или еврей – вы все равно русский. И сделать с этим ничего нельзя, хотя ситуация поначалу мне казалась даже обидной: в советской России никто нас за русских не считал и называли «жидами» и «евреями», а в Америке никто не хочет считать нас евреями, а называют «русскими». Но с годами к этому привыкаешь…
По приблизительным данным, на Брайтон-авеню и прилегающих к ней двух дюжинах улиц живет почти 100 тысяч русских эмигрантов. Если учесть, что первые четыре «русские» семьи поселились на Брайтоне в 1974 году, динамика роста этой колонии сравнима только с динамикой освоения Техаса или наплыва золотоискателей в Калифорнию во времена «золотой лихорадки». С той только разницей, что на брайтонском пляже нет ни золота, ни нефти. Все, что нашли там первые советские эмигранты в 1974-м, было: океанский бриз, дешевые квартиры и сабвей «D», на котором за 50 центов можно было доехать до Манхэттена.
Конечно, настоящий историк скажет, что это было не первое открытие Брайтона. Что еще в начале века Брайтон был дачным местом нью-йоркских богачей, они строили здесь виллы и ездили сюда в экипажах и первых «фордах». И что первый расцвет Брайтона описан у Айзека Башевиса Зингера, Нила Саймона и других американо-еврейских писателей. Все это так. В 20– 40-е годы Брайтон был плотно заселен теми еврейскими волнами, которые выплеснуло в Америку из Европы сначала бегство от погромов времен русской революции, а потом – от гитлеровских концлагерей и газовых камер. Но уже в конце 50-х дети и внуки этих евреев окончили школы и колледжи и переселились из Брайтона в Манхэттен, Голливуд, Бостон и прочие центры технического и торгового бума. В шестидесятые годы Брайтон захирел. Опустели и замусорились пляжи, закрылись десятки ланченетов, синагог и школ, и пожилые евреи массовым порядком бежали отсюда в северный Бруклин или еще дальше – во Флориду и Аризону. В 70-е годы первые эмигранты нашей волны нашли на Брайтоне запущенные и разваливающиеся дома, где не хотели селиться даже нищие беженцы из Пуэрто-Рико и «лодочные люди» из Вьетнама. Здесь на темных, с разбитыми фонарями улицах можно было легко наткнуться на нож наркомана или встретить шайку черных грабителей. А на станциях сабвея и в разрисованных граффити вагонах поезда стоял оглушающий запах мочи и марихуаны.
Но один фактор отличал Брайтон от аналогичных районов Верхнего Нью-Йорка – океан. Когда после изнуряющего рабочего дня в такси или на швейной фабрике в душном и громыхающем монстре – Манхэттене вы приезжаете на Брайтон и на конечной станции выходите из вонючего вагона, соленый океанский бриз освежает вам легкие, а тишина лечит душу. И если закрыть глаза, то кажется, что вы снова дома, на Черном море. Можно, как на знаменитом одесском бульваре, спокойно посидеть у океана на скамейке широкого деревянного бордвока, можно встретить друзей, поговорить «за жизнь» и «восьмую программу» для родителей и можно прогулять детей «на чистом воздухе». Конечно, для американцев, которые не имеют этой русско-еврейской манеры в любую погоду часами выгуливать детей, или для москвичей, которые с детства привыкли к запаху бензина и не могут спать без гудков машин за окном, в этом «брайтонском факторе» не было ничего соблазнительного. Поэтому московские и питерские эмигранты селились на нью-йоркских высотах – в квинсовском Джексон-Хайтсе и в манхэттенском Вашингтон-Хайт– се. Но когда в 1978–1979 годах эмиграция из СССР достигла своего пика – 50 тысяч человек в год, то оказалось, что чуть ли не половина этих эмигрантов – одесситы. Одесситы, для которых брайтонский фактор перевешивал все остальные неудобства. Теснота и вонь в сабвее? Ладно, вы не ездили в советских автобусах и трамваях! Поезжайте в СССР, понюхайте! Запущенные квартиры, обвалившиеся потолки и стены? А у вас есть руки? Хулиганы, наркоманы и грабители на темных улицах? А вы знаете такое выражение – «Одесса-мама»? Не знаете? Это значит, что когда ваши американские грабители учились держать пипку в руках, чтобы попасть струйкой в унитаз, наши уже соплей попадали милиционеру в затылок…
Короче говоря, к 1982–1983 годам в районе Большого Брайтона жили уже около 40 тысяч советских эмигрантов. Подавляющее их большинство, 99, если не больше, процентов мало чем отличались от всех прочих эмигрантов, которые построили Америку, – они вкалывали с утра до ночи за 4, 3 и даже за 2 доллара в час, они учили английский язык в сабвее по дороге на работу и стоя спали от усталости в тех же вагонах, когда возвращались с работы домой. Пишущий эти строки – до эмиграции московский журналист и автор семи художественных фильмов – красил в Манхэттене офисы за 5 долларов в час. А одесситы очистили Брайтон от черных бандитов и наркоманов, открыли тут рестораны «Одесса», «Приморский» и «Садко», продовольственные магазины «Националь» и «Белая акация» и даже русский книжный магазин «Черное море», где, кроме книг, продавались не одна, а сразу три русские газеты – «Новое русское слово», «Новый американец» и «Новости»! А в интервью, которое Эдвард Коч дал в то время автору этих строк по случаю открытия русской радиостанции в Нью-Йорке, знаменитый мэр сказал не без патетики: «Русские эмигранты своей энергией и умом продвигают нашу страну по пути прогресса, украшают ее и наш город. Я польщен, что вы здесь, друзья!..»
А теперь, после этого исторического экскурса, вернемся к нашему герою. К семи вечера, когда удушающая июльская жара стала спадать и с океана повеяло йодистой прохладой, Мэтью Гросс уже колесил по Брайтон– авеню и соседним улицам на своем «форде» 2007 года. Слушая по эмигрантскому радио и по американским радиостанциям гадания на кофейной, как говорят русские, гуще относительно того, будет или не будет сегодня ночью «вторая серия» этого Red October Nightmare, он полчаса тщетно искал место для парковки и наконец припарковал свою машину в четырех кварталах от пляжа – ближе места, к сожалению, не нашлось. Здесь Гросс уложил в багажник свой офисный пиджак, галстук и туфли, переобулся в пляжные тапочки на босу ногу, по– райтонски расстегнул рубашку до пояса, взял под мышку шахматную доску и в таком затрапезном виде не спеша отправился к берегу. Тихая и прожаренная на солнце 3-я Брайтон-стрит с узкими частными домиками и крохотными, величиной с ладонь, двориками, прилепленными тут друг к другу так плотно, как клопы в брачный период, снова вывела его на Брайтон- авеню – шумную, гудящую автомобильными гудками и грохочущую поездами сабвея, которые катят над ней по бетонному виадуку от самого Манхэттена. Собственно говоря, эта Брайтон-авеню, а еще точнее – ее отрезок не больше пятисот метров от Кони-Айленд-авеню до Оушн-Парквей, и есть лицо, витрина и Тверская улица этой американской «Маленькой Одессы». Здесь («и чуть– чуть за углом») разместились все русские, украинские, еврейские и кавказские рестораны, где проходят свадьбы, бармицвы, батмицвы и юбилеи, а также концерты Маши Распутиной, Любы Успенской и Ильи Резника. Здесь не один, а уже три гастронома не уступают по размерам и ассортименту московскому Елисеевскому магазину – причем не советских, а еще досоветских времен. Здесь два книжных и три аудиомагазина оглушают округу Пугачевой, Розенбаумом и Лепсом. Здесь прямо на улице жарят вкуснейшие чебуреки, хачапури, хамсу и пирожки с капустой, картошкой, мясом, вишнями и абрикосами. Здесь три русские аптеки продадут вам по рецептам любое американское лекарство и без всякого рецепта – любое русское, а также любые травы, пчелиный яд, мумие, барсучий жир и черта в ступе! И это сюда, к Марику, в его «M&I International Foods», со всего Нью-Йорка и даже из Нью-Джерси, Коннектикута и Лонг– Айленда приезжают русские эмигранты за свежайшими колбасами всех мыслимых и немыслимых сортов, за форшмаком, фаршированной рыбой, астраханской воблой, барабулькой и еще сотней рыбных деликатесов, а также за нежнейшими кондитерскими изделиями, которыми они забивают багажники своих «лексусов» и «кадиллаков».
Но – стоп! Этот Марик, как одна из легендарных личностей и основателей «Маленькой Одессы», достоин еще нескольких строк. Тридцать пять лет назад, когда он приехал сюда из Одессы, здесь было от силы две-три сотни первых «русских» поселенцев. Марик сутками вкалывал таксистом в Манхэттене, а здесь, на Брайтон-авеню, у хозяина крохотной продовольственной лавчонки арендовал два метра прилавка. За этот кусочек прилавка встала его жена, а Марик, откатав сутки таксистом, привозил ей из украинского магазина в Астории, то есть с другого конца Нью-Йорка, полтавскую колбасу, шпик и пельмени с вишнями. Но вскоре советское правительство так обнищало, что в обмен на американскую пшеницу, трубы и бурильные станки стало выпускать по 50 000 евреев в год, и количество одесситов, то есть покупателей на Брайтоне, стало расти в геометрической прогрессии. Марик выкупил у американца сначала весь прилавок, потом весь магазин, а потом и все здание плюс пару соседних. Теперь его «Интернэшнл фуле» – это роскошный двухэтажный гастроном с сотней продавцов, со своим мясным, рыбным, коптильным и кондитерским цехами, своим – по соседству – огромным рестораном и, по слухам или легендам, своим
