Маргарита уже ждала в гостиной и, казалось, тоже успела собраться с силами, поскольку сразу заговорила:
— Я с сожалением узнала, что вы попали в аварию. Понимаю, это помешало вам повидаться с отцом…
— Не это, мадам, я вообще не собиралась навещать отца. — Дженна не видела причин скрывать истину и изображать из себя добрую родственницу. — Подумав, я решила, что это было бы неудобно и для моего отца, и для всех остальных, не говоря уже обо мне. Я не знала его, к тому же он сам пожелал увидеться со мной только перед смертью.
— Ma chere, но ведь… — Маргарита выглядела потрясенной, она обернулась к Алену, словно ожидая какого-то подтверждения, но Дженна не желала ждать.
— Мне думается, мадам, что чем скорее мы покончим с делами, тем лучше. Я собиралась поручить переговоры своим поверенным, но ваш сын настоял на моем обязательном присутствии во Франции. И вот я здесь. Итак, если мы договоримся о продаже этого дома и вещей… насколько я понимаю, вам теперь принадлежат две трети имущества?
— Ален! — Маргарита смущенно взглянула на сына, но тот просто сел и усмехнулся. — Ален, что все это значит?
— По-моему, это просто недоразумение, — невозмутимо отозвался он, глядя в решительное лицо Дженны. — Откуда оно взялось, не понимаю, но, разумеется, дело необходимо прояснить. — Его улыбка напомнила Дженне оскал тигра. — Отец завещал вам совсем не этот дом, мадемуазель. Вам принадлежит часть деревенского дома на ферме в Дордони, на юго-западе Франции. Он полностью реставрирован, стоит на участке земли в десять акров, расположен довольно уединенно, но среди живописной местности. Там довольно мило, моей матери нравится.
В настоящий момент недвижимость во Франции дешевле, чем в Англии. По моим подсчетам, дом, оставленный Расселлом, стоит около девяноста-ста тысяч фунтов. Этот же дом стоит по меньшей мере семьсот пятьдесят тысяч фунтов. К сожалению, он принадлежит мне.
Пока Ален говорил — деловито и веско, как агент по продаже недвижимости, давая ситуации собственную оценку, — Дженна понемногу начала прозревать. Ею овладело смущение — не только от слов, недавно обращенных к Маргарите. Дженна вспомнила все, что говорила с тех пор, как очутилась в этом доме. Как могла она допустить такую ошибку? Художнику просто не мог принадлежать подобный дом, такая недвижимость по карману лишь чрезвычайно состоятельному человеку, а в богатстве Алена Лемаршана Дженна не сомневалась с первого момента знакомства. Конечно, владельцем дома был он.
И он не удосужился поправить ее. О, теперь Дженна понимала, чему он усмехался при разговоре! Да, ее заблуждение казалось ему весьма забавным. Не в состоянии хоть что-нибудь ответить, она задрожала и побледнела от смущения, а затем не нашла ничего лучшего, как броситься прочь из комнаты, подальше от стыда.
— Дженна!
Она не ответила Алену, помчавшись вверх по лестнице в свою комнату и не обращая внимания на головокружение. Она немедленно уедет. Уедет сразу же, вызовет такси и вернется в Париж. Потом вызовет Глина. Он мог приехать, он действительно беспокоился за нее, несмотря на ее самоуверенное поведение.
Никогда прежде не оказывалась Дженна в таком положении. Ее била дрожь от потрясения и унижения.
На верху лестницы она услышала, как Маргарита спорит с Аленом. Дженна не различала слов, но была довольна, что Ален получил по заслугам. Она метнулась в свою комнату и начала лихорадочно укладывать вещи, чуть не плача от ярости и стыда.
Дженну лихорадило, в этот момент она не могла думать ни о чем, кроме своего позора. Воспоминание о нем ранило больно, мучительно, но самым мучительным было чувство, что она позволила оскорбить себя. Она взялась играть роль, чуждую ее натуре, и не справилась с этой ролью. Она пыталась быть решительной и властной, строила из себя меркантильную особу, которую ничем, кроме выгоды, не проймешь. Подобные поступки были не в ее характере, и сейчас Дженна чувствовала себя скверной и глупой, как проказливый ребенок, пойманный на воровстве.
Ален вошел без стука, и Дженна повернулась к нему.
— Если вы изволите подождать, месье, я вскоре буду готова к отъезду. Можете распоряжаться моим наследством, как вам заблагорассудится, — я больше никогда не вернусь в эту отвратительную страну.
— Вернетесь, — спокойно возразил он. — Успокойтесь, Дженна. Вам было больно, а я имел глупость прибавить вам боли. Сожалею. Вы простите меня?
Дженна отвернулась. От смущения слезы выступили у нее на глазах.
— Нет, вы ни о чем не сожалеете. Вы выставили меня на посмешище, и были только рады этому! Ладно, надеюсь, теперь вы удовлетворены, но впредь вам придется иметь дело с Глином!
— Я вовсе не хотел выставлять вас на посмешище. Сначала я не мог поверить, что вы сочли этот дом отцовским наследством, а потом… да, мне нравилось слушать, как вы говорите о нем. Mon Dieu! Я сам попал в глупое положение. Не будь я таким большим, мать отшлепала бы меня как следует. Не уверен, что она когда-нибудь простит мне эту шутку.
— Значит, она вступилась за меня? — Дженна обернулась, не замечая, что слезы катятся по ее щекам, и Ален грустно усмехнулся.
— Притом самым решительным образом. Подумав, вы поймете, что большинство людей были бы в этом случае на вашей стороне. — Он решительно взглянул на Дженну. — Спускайтесь вниз, поговорим все вместе.
— Нет! Я не хочу ни с кем разговаривать, а меньше всего — с вами. — Дженна вновь принялась укладывать вещи, чувствуя, как неудержимо дрожат руки. Раскаяние Алена было слишком кратковременным: соизволил один раз извиниться и тут же вновь начал отдавать приказы. Это не облегчило ее боль.
— Дженна, рассудите здраво — вы только измучаетесь. — В его голосе прозвучал упрек, и Дженна круто повернулась.
— Это ваша вина!
— Согласен. — Ален раздраженно пожал плечами. — И готов признать все что угодно, если вы успокоитесь и спуститесь поговорить с моей матерью. Я хочу довести дело до конца, хочу видеть вас обеих улыбающимися.
— Не смешите! — выпалила Дженна, лихорадочно хватая и засовывая в чемоданы вещи. — Я для вас всего лишь незваная гостья!
— Совсем напротив — званая. Вам здесь очень рады.
— Ерунда! — выпалила Дженна ему в лицо. Ее бледные щеки сейчас разгорелись до абрикосового цвета, грудь поднималась и опадала от смешанного чувства досады и смущения: она понимала, что по чужой воле оказалась в глупом положении и вела себя неподобающим для нормального человека образом.
Ален оглядел ее — растрепанные волосы, учащенно бьющаяся жилка на шее, бурное дыхание. Он нахмурился.
— Мне хотелось, чтобы здесь вы встретились со своим прошлым, обрели умиротворение, утешили мою мать. Да, признаю — я виноват в том, что поддался искушению и позволил вам считать этот дом почти своим, но причиной тому отнюдь не мой эгоизм. Если бы вы сообщили, каким образом можно выйти из этого запутанного положения, я был бы только рад.
Дженна задохнулась от оскорбления. Что еще нужно этому человеку? Что нужно этому надменному богачу? Может, он говорит искренне? Прежде чем Дженна успела ответить, в коридоре послышались шаги, и в комнату осторожно вошла мать Алена.
— Детка, дорогая… — смущенно начала она. — Попытайтесь простить нас. Прошу вас, не уезжайте.
— Сейчас мы спустимся вниз и на этот раз поговорим разумно, — решительно заявил Ален, перехватывая инициативу.
— О, как я рада! Я попрошу приготовить английский чай.
