Но Катерина усмирила его:
— Ладно ты, пошутить нельзя… Продолжай.
— Ну, так вот, у бабки стоял. Отчаянная такая была. Задумала, видишь ли ты, выпить в самый день и час своего рождения. А я — на работе, службу несу. Прибежала ко мне, на своем настояла: давай — и точка. Смирился я с такой долей, ну, и выпили мы эту бутылку. А тут бригадир… И началось… Милиционера вызвали…
— Федяшина? — встрепенулся Степан.
— Зачем Федяшина? Их много… Тому что, покрутился, записал что-то в блокнот. Через неделю мне выговор… Обиделся я, рукой махнул. Без вас проживу, ни от кого зависеть не хочу.
— Верно, — подхватил Степан. — Меня вот тоже обидели, и я не стерпел. Ушел… Вот так…
— Ах вы, бедные мои и обиженные! — завздыхала притворно Катерина и снова подтолкнула Мотю: — Тю, загрустила. Хоронишь, что ли?
Посидели еще немного, завели музыку, Степан вышел во двор. Не заметил, как рядом с ним оказалась Мотя.
— Грустите, значит? — спросила она и вдруг засмеялась.
— Что вы? — спросил удивленный Степан.
— Так, — уклонилась она от ответа и повела его от калитки.
Они зашли в клуб, но пробыли там недолго. Степан не хотел, чтоб люди видели его с Мотей. Сначала шли молча, а лотом Мотя спокойно сказала:
— Ко мне пойдем.
Жила она на самом краю деревни, недалеко от коровника. Когда пришли к ней, сели за стол, она призналась:
— Видишь ли, я сама напросилась, чтоб меня с тобой познакомили.
Он пристально посмотрел на нее. Она продолжила, не глядя на Степана:
— Вижу, нелюдимом живешь, пожалела… У окна, вот здесь, стояла и смотрела, как ты работаешь, а когда мимо проходил, все думала: вот сейчас свернет ко мне, попросит воды, — а ты не заходил, ты даже в окно не смотрел. — И вдруг как-то спокойно и просто добавила: — У меня останешься? Тогда пойду постель расправлять…
Больше недели не заглядывал к ним председатель. В деревне его не встречали, а от людей слышали разное. Одни говорили, что уехал как будто в район на совещание. Другие возражали: какое, мол, еще совещание в сенокос? На стане пропадает. А если по правде сказать — зачем им председатель? Пока его рано беспокоить, а догляд не нужен, потому что Степан не любит, чтоб работу его лишний раз проверяли. Работал он всегда на совесть, и Митькин, зная это, частенько посмеивался:
— Мы так и без работы останемся. Нечего будет ремонтировать…
Заглянул к ним председатель через две недели, отозвал Степана в сторону, сказал:
— Вечером загляни ко мне. Ждать буду. Договорились? — И, не дожидаясь ответа, ушел.
— Чего он тут? — придвинулся к Степану Костя. — О деньгах болтал?
— Домой к нему велел прийти…
— Ну, — присвистнул Костя. — Никак уговаривать начнет: то да се, мало денег… Знаем мы их… Ты смотри, не сдавайся… А почему не обоих?
— Я почем знаю.
— Мне бы надо.
— Хошь — иди. — И отошел к стене. Но работа не шла. Все мысли одолевали Степана. О чем это он с ним толковать будет? Уж не разыскал ли их Федяшин?
Взглянул на Костю. Тот постучал молотком, а потом заглянул в проем двери:
— Кончай! Хватит на сегодня! Вон моя разлюбезная идет.
— Это можно, — согласился Степан.
Митькин не сразу ушел, как делал обычно, а постоял рядом со Степаном, не выдержав, спросил:
— Не идешь, что ли?
— Да надо идти.
— Ну, смотри… А то… А-а… — Махнул рукой и заторопился к выходу.
Следом за ним пошел и Степан. У ворот Мотиного дома приостановился. Знал: хлопочет она сейчас у печи в огороде, его дожидается. Не махнуть ли на слова председателя? Степан нерешительно, будто кто подталкивал сзади, пошел вдоль забора дальше.
У крыльца Степана встретил сам председатель. Наверно, уже поджидал. Еще в сенцах закричал:
— Эй, ребятки, открыть ставни!.. Михайловна, собери-ка на стол!
Мимо Степана, задевая его ручонками, пробежали дети. Жена председателя, улыбаясь, подала ему руку, показала на стол:
— Присаживайтесь. Я сейчас.
Дети открыли ставни, в комнате стало светло, уютно. Степан облегченно вздохнул, но тревога все еще не покидала его. Когда председатель подсел к нему, он почувствовал, что как будто прирастает к стулу.
— Значит, Степан, так. У меня тут дело до тебя есть. Нужно, понимаешь, тумбочку лаком покрыть. Смастерить ее я смастерил, а вот лаком покрыть не научился… Ты чего так смотришь? Не ожидал?
— Не ожидал.
— Я тоже, — улыбнулся председатель и поторопил жену: — Михайловна, ну что же ты?
Степан украдкой последил за женой председателя, и она вдруг напомнила ему Глашу — такая же проворная, ловкая. Он вспомнил Глашины слова: «Ох, трудно, целых три месяца! Может, пораньше? Может, наведаешься?»
В дверях появилась девочка лет четырех. Увидев незнакомого дядю, она, косясь на него, подбежала к матери, сунулась в колени.
— Последыш, — сказала Михайловна, дала девочке ватрушку, та не оглядываясь убежала.
Степан проводил ее взглядом, неожиданно для себя признался:
— У меня тоже девочка. Только чуток помоложе.
— Вы разве женаты? — удивилась Михайловна и уже тише, будто растерявшись, добавила: — А я думала, что нет.
И Степан понял: о нем и о Моте знает уже вся деревня, — и ему хотелось встать и уйти, но тут вмешался в разговор Иван Кириллович, пригласил Степана к столу.
— Обо всем потом, а сейчас пора уж перекусить.
Они выпили, и как-то само собой, Степан и не заметил как, завязалась беседа о том, где научился плотничьему и столярному делу Степан.
— У меня еще дед по деревням ходил. Церкви ставил. Мастер был настоящий, не то что мы сейчас.
— Ну уж не говорите, — возразил Иван Кириллович. — Я вас сразу отметил про себя: молодцы. Потому и денег не пожалел. Сам знаю, что такое хороший мастер в деревне. Без него в колхозе не жизнь.
— Это правильно, трудновато без нас, — гордо признался Степан.
Ему уже нравился председатель: впервые встретил такого, который так задушевно с ним разговорился. И он рассказал об отце, который был тоже отличным мастером, и о себе, и о том, как работал в строительной конторе, всегда портрет его висел на Доске почета, и как все это приключилось с ним, и как он не может обиды простить, и, видя, как кивал молча председатель, не выдержал, спросил:
— Тут до меня слушок дошел — пришлось вам тоже обиду стерпеть.
— Пришлось немного… Да это дело прошлое. — И, наклонившись к Степану, улыбнулся. — А мне за вас в райкоме попало… Тоже бы надо обидеться, а я вот с тобой сижу, разговариваю.
Степан насторожился, старался не смотреть в глаза Ивана Кирилловича, чтоб не сбиться с мыслей.
— Насолил мне ваш брат предостаточно, — продолжал Иван Кириллович, — вот вы где у меня сидите, — он хлопнул себя по шее. — А я вот взял вас, и, кажется, не промахнулся. Уж шибко вы мастеровые. А такие нам позарез нужны… Может, Степан, так договоримся: останешься у нас? Я тебе дом
