набиты, а в реке, где скудеет теперь добыча, хорошо охотиться сообща. Со временем голод или какое- нибудь происшествие невольно разбудят эти воспоминания, и выдры примутся искать друг друга. Сейчас каждый ив них занят собой, но придет такой час, когда судьба вновь их сведет, и эта встреча не будет уже случайной.
Ночь становится все холодней. Над рекой уже не стелется туман, и звезды смотрят на землю колючим взглядом, хотя там все спокойно и лишь похолодало, что, впрочем, ничуть не беспокоит Лутру. Он плывет к дому. Но возле мельницы невольно приостанавливается, хотя и там все спокойно. Молчит мельница, молчат и ее окрестности. Полночь уже позади, собаки спят возле стога соломы, считая, что в этот поздний час и вор спешит домой, — ведь его время истекло, и ему надо хоть немного, но поспать.
Марош, вопреки обыкновению, лежит на некотором расстоянии от своего супруга, который вместо благородного запаха псины распространяет отвратительную вонь йода, но тут уж ничего не поделаешь.
Пират порой повизгивает во сне, и тогда Марош шевелит ушами, точно говоря:
—Ему больно…
Это не сочувствие, а лишь утверждение.
Лутра оценивает разные звуки. Ненужные, как бы просеянные через решето, уносятся рекой, а другие, сулящие охоту, надо изучить вблизи. Например вот это тихое барахтанье на берегу, и Лутра сразу туда поворачивает. Он погружается в воду, так что торчат только нос и глаза, и прежде чем вылезти на сушу, долго лежит в мелководье. Опять слышатся тихие прыжки и потом будто хлопанье крыльев.
—Что это?
Звуки несколько странные, и выдра в нерешительности, но постепенно она теряет осторожность — в ней просыпается охотничий инстинкт. Тихо, как тень, выбравшись из воды, она приближается к месту, откуда доносится необычный шорох. Да и картина перед ней необычная: на берегу сушится верша, а в ней прыгает фазан. Ничего подобного Лутра сроду не видывал и потому с волнением следит за происходящим. Фазан ему не в новинку и верша тоже, но птица в верши — это что-то новое.
Фазан большой и красивый. Перья его сверкают в бледном свете дремлющей луны и манят к себе Лутру, но верша отпугивает.
—Нет! — протестует в нем что-то, и он вновь чувствует в легких то стеснение, которое испытал однажды, когда он сам попал в похожую вершу.
Он долго наблюдает, как прыгает соблазнительная птица, но не трогается с места: трепыхание сети напоминает ему, как он барахтался в ней.
И тут происходит нечто странное.
Метнувшись туда-сюда, фазан неожиданно оказывается на свободе и со страшным шумом летит в лес.
— Такат-татата! — кричит он и оглушительно бьет короткими крыльями, а Лутра при таком неожиданном повороте событий цепенеет.
— Что же такое произошло? — бессмысленно смотрит он в пространство, потом вслед птице.
Она улетела, хотя и сидела в ловушке. Это очень подозрительно.
И как обычно, когда он был в растерянности или надо было спасаться бегством, Лутра поворачивает к реке. Его настоящая жизнь, спасение, покой — всегда в воде, поэтому
он н теперь, долго не раздумывая, ныряет в воду, и его голова, таинственное темное пятно, бесшумно скользит по поверхности.
Тень прибрежного леса уже упала на реку, и лишь в вышине, на кронах деревьев сохранялся холодный свет. Теперь Лутра чувствовал себя в полной безопасности. Он был сыт, но с некоторой завистью смотрел, как лис мчится по тропинке, неся в пасти огромного петуха.
«Караку повезло», — подумал он и, чтобы не отстать от него, схватил зазевавшегося молодого карпа.
Лис услышал плеск воды, но притворился, будто не видит, что неподалеку плывет выдра, уничтожая на ходу карпа. Возле своей норы Лутра бросил остатки рыбы и, расслабившись, нырнул. А потом с приятным чувством сытости и предвкушением отдыха заполз в туннель.
Карак остановился и положил на землю петуха, хвост которого щекотал его чувствительный нос. Голодный лис готов был уже приняться за еду, но, раздумав, схватил свою добычу и побежал на луг. Мрак уже стал рассеиваться, и в воздухе мерцал свет пробуждающегося утра.
Лис торопился. Однако вполз в свою летнюю нору осторожно. Убедившись, что там не нарушен порядок и не чувствуется чужих запахов, он занялся петухом. Полетели перья, исчезли ножки; хруст косточек не мешал Караку ловить ухом все доносящиеся с берега шорохи, и от него не ускользнул топот на тропинке.
Лис перестал есть и настороженно прислушался к шуму шагов. Даже с закрытыми глазами он знал, где и куда ведут людей башмаки, и ничуть не волновался. Если бы шаги смолкли и зашелестел камыш, Карак тотчас же вскочил бы. Но башмаки со стуком шагали уже вдоль леса, они вели егеря Миклоша и рыбака Янчи Петраша. Вчера они легко столковались: пролетавшие над рекой дикие гуси навели обоих на одну и ту же мысль.
—Хорошо бы поесть такого гуся, — взглянул на небо Янчи, — хотя и говорят, что он попахивает рыбой.
Надо содрать с него кожу, тогда никто и не скажет, что это не домашний гусь. Мясо у него нежное, поверь мне.
— Пойду, пожалуй, с тобой на охоту. Притащу домой хоть парочку. — Рыбак в задумчивости рассекал веслами воду.
— Ладно, Янчи, но не брани меня, если мы не пристрелим ни одного.
— Охотники и рыбаки — дармоеды и чудаки. Думаешь, не знаю?
