чувствовал Лутра. По характеру замкнутый и суровый, он вдруг размягчился, на него нашло веселье, чуть ли не легкомыслие, и, забыв о голоде, он скользил туда-сюда по воде; потом принюхался; остановившись на прибрежных камнях, навострил уши и наконец поплыл к другому берегу, где недавно встретился с маленькой выдрой.
Его охватила и стала подгонять страшная, завистливая ненависть, какая-то жестокая злоба, готовность сразиться, которые он ощущал обычно, когда хотел остаться один или с кем-нибудь наедине.
Но злился он понапрасну: самочка сидела в одиночестве на берегу и с аппетитом ела рыбу, не обращая на Лутру ни малейшего внимания.
Он понял, что она его видит, и прежняя ярость сменилась в нем легкой веселостью. Подплыв к ней, он тихо фыркнул, и самочка испуганно вздрогнула, хотя оба они знали, что это всего лишь игра.
Потом Лутра выполз на берег. Обнюхал прекрасную большую щуку, по есть не стал, а самочка отошла в сторону, дав понять, что уступает ему свою добычу.
Лутра сделал вид, будто хочет впиться зубами не в щуку, а в маленькую выдру.
—Ой, боюсь! — отпрыгнула та в сторону. — Ешьте, пожалуйста.
Затем оба они принялись за щуку. Носы их время от времени соприкасались, и тогда самочка отскакивала назад, словно прося прощения, а Лутра, если можно так выразиться, улыбался в усы.
—Гм, я вовсе не такой уж кусака, — сказал бы он, если бы умел говорить.
И все вокруг постепенно становилось красивей, светлей и мягче. Игра оживилась; наконец самочка, спасаясь бегством, нырнула в воду, кокетливо приглашая последовать ее примеру.
— Мне хочется поохотиться, мы так прекрасно проводим время, и все так прекрасно.
— Конечно. Если хочешь, поохотимся, — фыркнул Лутра и даже присвистнул, что у выдр определенно означает признание в любви.
Резвясь, плыли они вниз по реке, но вдруг притихли: на противоположном берегу в песке возле куста стояла одинокая цапля. Трудно было понять, почему эта осторожная птица села на землю. Может быть, поранила себе крыло и так ослабла, что не смогла взлететь на высокое дерево; или ее спугнули, и она решила отдохнуть тут немного — кто знает?
Она казалась на снегу серой тенью; едва ли могло прийти ей в голову, что немного ниже по течению к берегу свернула маленькая выдра и, прячась в тени кустов, подбирается к ней. Лутра же продолжал плыть, ничуть не скрываясь от цапли. Ему удалось привлечь ее внимание, что было инстинктивной игрой, частью охоты. Холодные глаза большой птицы вбирали в себя все его движения, но он был довольно далеко, и его появление как будто не предвещало опасности.
Но сзади к ней бесшумно приближалась длинная тень. Увидев ее, Лутра сделал плавный поворот и направился к цапле. В этот момент она еще могла бы взлететь. Но тут скрипнул сдвинутый с места камень, испуганная птица, подпрыгнув, взмахнула крыльями, но было уже поздно — маленькая выдра так и вцепилась в нее. Тотчас подоспел и Лутра, положив конец бессмысленному сопротивлению цапли.
Он весело фыркнул, точно перья пощекотали ему нос.
—Хорошая охота! Ты очень ловкая, охотиться с тобой одно удовольствие.
Такое примерно признание выражало его фырканье; самочка игриво потянула к себе пук перьев, Лутра ответил тем же. Наевшись, выдры без сожаления покинули то, что осталось от отбившейся от своих странницы, так бесславно закончившей путешествие. Зима как бы взвесила достоинства цапли, и выяснилось, что ее силы, осторожность, жизнеспособность не были достаточно хороши.
Две выдры игриво кружились в воде; их повороты, движения были точны и совершенны — так умеют плавать лишь эти звери. Самочка вертелась около описывающего более широкие круги Лутры, скользила в воде на спине, на боку, животе, — с ней не смогла бы состязаться ни одна рыба. Иногда, чтобы набрать в легкие воздуха, выдры высовывали из воды голову, потом опять продолжалась игра.
Но вдруг выдры прислушались. Вода под ними замутилась, и небольшие волны донесли какое-то необычное движение.
—Охота! — маленькие глазки их, сверкнув жестокостью, несколько секунд напряженно всматривались; потом, разлучившись, выдры поплыли в направлении движения. Игра кончилась. Животные следовали закону жизни.
Речь шла не только о добыче пищи. В каждое движение и во все поведение двух охотников были вложены навыки тысяч их предков. В охоте была вся красота их жизни, ведь она требовала крайнего напряжения мышц и органов чувств. Но теперь это была охота не в одиночку, они старались друг для друга, ради неведомого будущего.
В мутной воде блеснуло несколько рыб. Обе выдры поймали по одной и, не выплывая на поверхность, быстро их проглотили. Потом возле них закружилась целая стая карпов, нескольких они вынесли на берег, но бросили, не доев, — ведь Лутра и его подруга были сыты и охотились только ради самой охоты.
Вода почему-то опять заплескалась, что встревожило рыб, как видно, уже впадавших в зимнюю спячку. Это пошевелился огромный сом, лежавший в своей илистой постели. Вода прикрыла его илистым одеялом, а глупые карпы просто-напросто сели на него. Такое случается, сонный сом обычно и не возражает. Но погода была еще довольно теплая, и карпы ерзали, крутились, вот сому и надоел расположившийся у него на спине и голове наглый народец, и, пошевелив плавниками, он разогнал всю стаю, не упустив случая проглотить придурковатого полуторакилограммового карпа.
Тут осовелые карпы ударились в бегство, а выдры полакомились.
Но еще кто-то охотился поблизости, то есть ловил рыбу в мутной воде. То была огромная щука, размеры которой превосходила только ее прожорливость. При наступлении зимы, когда мирные рыбы прячутся в свои зимние квартиры, водным хищникам иногда приходится сильно голодать, а щуки так ненасытны, что кидаются на новую добычу даже тогда, когда хвост последней пойманной рыбы еще торчит у них в пасти.
Эта щука была почти метровой длины; проглотив с полдюжины небольших карпов, еще держа последнего в пасти, она пустилась вдогонку а убегающей в растерянности стаей. Но одержимая жадностью, не заметила, что и за ней гонятся.
