Привыкший к тишине рыбак с неодобрением глядел на сердито пыхтящий и грохочущий трактор.
—Мати, нельзя ли ненадолго заткнуть пасть этой проклятой машине? А то я оглохну.
— Говори, я хорошо слышу. Было бы в тебе шестьдесят лошадиных сил, и ты б орал, а трактор теперь, можно сказать, молчит, ведь он идет налегке.
— Ну и уши у тебя, Мати. Я высоко ценю твою работу и особенно тебя самого.
— Брось ходить вокруг да около, Янчи, и скажи прямо, чего тебе надо. Когда слишком высоко тебя ценят, добра не жди.
— Этот небольшой пень надо поставить на прежнее место так, точно он и не падал. Что это стоит шести десяткам лошадиных сил?
Тракторист широко улыбнулся и высунул ногу из кабины.
—Поставить на место и больше ничего? Накиньте цепь на пень и дайте мне оба конца.
Возле трактора собрались и остальные рыбаки.
—Цепь оборвется, в нем не меньше двадцати центнеров, — сказал Анти Гергей.
Трактор развернулся, цепь набросили на упряжной крюк.
—Разойдись! — обернувшись, скомандовал Матяш. Машина запыхтела, точно выстрелила два-три раза, и медленно, сонным жуком поползла от пня.
— Оборвется…
— Заткнись, Анти!
Цепь поднялась, натянулась словно струна, и огромный пень колыхнулся и медленно сдвинулся с места. Цепь скрипела, трактор сердито фыркал, и вот пень старого тополя вместе с корнями, грохоча, упал на свое прежнее место. Цепь провисла, а трактор с облегчением проговорил:
—Ух-ух-ух.
Довольные рыбаки с уважением поглядывали на машину, а также на Матяша, а он, смущенный общим вниманием, поглаживал рукой щиток над колесом.
— Это же шестьдесят лошадиных сил!
— Спасибо, Мати, большое спасибо, — сказал Миклош.
— Пень вновь укоренится и будет сдерживать берег от размыва.
— Это ей спасибо, — указал Матяш на машину, которая тут же запыхтела. Затем ухмыльнувшись, приподнял свою повидавшую виды шапку и с тарахтеньем уехал.
Рыбаки и Миклош смотрели ему вслед.
У егеря были большие планы, он задумал восстановить выдровую крепость. Выдры, быть может, сюда вернутся нескоро, но когда-нибудь они наведаются в свою старую, такую удобную нору и, если им не мешать, вновь поселятся в ней. Но тогда нора уже будет не только крепостью, но и западней. Егерь, конечно, не знал, что знаменитый Лутра щеголяет в шубе, обещанной Эсти, в добрых двадцати километрах отсюда. И не только целый и невредимый, но и сытый, готовый к новым приключениям, смотрит он из пещеры на подернутые сумерками окрестности.
Еще не стемнело, но Лутру подгоняют и тоска, и погода. Он словно чувствует готовящийся натиск ветра и тяжесть зловещих снежных туч, затянувших небо.
Выдра пускается в путь; тихо, грозно звенит лес, и она торопится, не оглядывается назад.
—Ступай! — подала Зима знак Ветру.
И ветер с воем обрушился на скопление туч.
Рев усиливался. Со свистом скача над бором, наездники разрывали тучи, из которых падали на землю снежные хлопья.
Зима радостно бушевала.
Снег падал густой и крупный, ему было тесно в воздухе, а тучи все набегали и набегали; подручные Ветра, еще не разметав одни тучи, принимались трепать другие. Снег все валил и валил; скалы еще оставались черными, но долина уже побелела.
—Стоп! — разбежался Ветер, и большое колесо старой мельницы остановилось, а потом закрутилось в обратную сторону.
Оно страдальчески скрипело, печная труба готова была наклониться, из печи в комнату врывались пламя и дым, и между стеклами в закрытые окна забился снег. Мельник с тревогой наблюдал за бушевавшей метелью.
Вороны еще успели заблаговременно укрыться в деревне, спрятаться от ветра за постройками и теперь испуганно хлопали глазами, но вопреки обыкновению не ссорились: речь держала Зима, и ни у кого больше не было права голоса.
Ястребы, прижавшись к толстым стволам старых деревьев, и не помышляли об охоте. Синицы забились в дупла по шесть-восемь вместе и грелись, прижавшись друг к другу; фазаны укрылись под самыми густыми кустами; серые куропатки сидели погребенные под снегом, снег, когда он сухой, им не страшен, но под обледеневшей пленкой они погибают, задыхаются.
А вот мыши не боятся ни бурана, ни ветра. Входы в их норки засыпаны снегом, и ветер снаружи может бушевать сколько угодно. Не страшатся ветра и суслики, несмотря на его громкие завывания, суслики, наверно, и не просыпаются; хомяк, в крайнем случае, переворачивается с одного бока на другой.
— Тяжелая жизнь, — зевает он, — но как-нибудь перетерпим.
