дверь.
Термометр на улице показывал двадцать градусов мороза, а часы в комнате — час ночи.
Но Лутру мороз не трогал. Он регулярно обследовал глубокие пороги и всегда что-нибудь да находил, правда, каждый раз все с большим трудом. Форели, точно почувствовав, что близок враг, при малейшем подозрении тотчас же прятались под камни, в трещины скал, и тогда он тщетно подстерегал их. Но иногда ему все же удавалось поймать несколько рыб. Но чтобы отыскать неизвестные другим охотникам пороги и менее проворную форель, ему приходилось подниматься по реке все выше.
Рыбоводческие озерки Лутра посещал ежедневно, хотя плавал только у берега, противоположного шалашу Ферко и до полуночи лежащего в тени.
Во время прихода Лутры Рыжухе от волнения не сиделось на месте, и она тыкалась носом в сапоги хозяина.
—Неужто ты ничего не видишь? Неужто не видишь? Ферко понимал, что собака кого-то заметила, но не видел
выдру даже в полевой бинокль. Лутра постепенно привык к колышущимся или неподвижным черным лентам, и свойственная ему осторожность словно стала ему изменять, но все же он инстинктивно не покидал тени. Рыбоводческий завод на озерах как будто надежно охраняли капканы и пугало из лент.
— Может, она ушла из наших краев, — сказал однажды Ферко, но Петер Ужарди отрицательно покачал головой.
— Пройди по берегу. Если не найдешь никаких следов, то ушла. Но думаю, что нет.
Поэтому Ферко надел лыжи и спросил свою помощницу по имени Рыжуха, пойдет ли она с ним.
— Как не пойти? — затявкала собака.
— Тихо! Последнее время ты стала больно голосистой. И следы Лутры, конечно, нашлись кое-где на берегу, на камнях и на льду, наводящем мост между берегами. Живая, темно-зеленая вода струилась уже только на середине реки и на порогах, где выдра бросалась вниз, делая двух-трех-метровые прыжки.
Рыжуха была очень довольна прогулкой, она неоднократно подбирала обильные крошки со стола Лутры.
—Ешь, Рыжуха, — все больше и больше хмурясь, говорил Ферко.
Когда следы выдры исчезли — это было довольно далеко от дома, в верхнем течении реки, — Ферко повернул обратно.
—Хватит и того, что видели, — прошептал он, чувствуя, что громкий голос в девственном безмолвии леса — все равно что разудалая песня в доме покойника.
Лыжи бесшумно скользили по снегу, и собака, у которой все больше мерзли лапы, бежала следом за хозяином. Когда он останавливался, чтобы поправить крепления, Рыжуха тоже останавливалась и стояла, поднимая то одну, то другу лапу.
—Скоро будем дома, и я помажу тебе лапы, — поглаживая, утешал ее Ферко.
Вернувшись домой, он намазал ей ступни вазелином, который Рыжуха слизала, как только ее могущественный друг вышел из комнаты.
— Дядюшка Петер, вы были правы. Там много следов. В шести местах мы нашли остатки рыбы, в одном месте — рака. Выдра поймала и хариуса. Если мы что-нибудь не предпримем, к весне не останется рыбы в реке.
— Что можешь ты предпринять?
— Ничего, — признался Ферко. — А Рыжуху каждую ночь что-то тревожит, о чем-то она мне сигналит, и наверняка не попусту. Я уж подумал, не снять ли мне клочки ленты, видно выдра издалека следит за тем, что происходит на озерах.
—Возможно. Но она разбойничает после того, как ты покидаешь засаду. Я уже стар для таких дел и тебе не позволю сидеть там до утра. Простудишься насмерть. Пока что наши рыбоводческие озера мало пострадали, успокоимся на этом. А там видно будет.
Ференц Бака в задумчивости смотрел на огонь в печи, потом перевел взгляд на дремавшего на одном из ящиков ворона.
—Эй, Мишка, где мой пинцет? — вымещая досаду на Мишке, спросил он.
Ворон слышал вопрос, но молчал. Он не любил, когда с ним разговаривали строгим требовательным тоном.
—Мишка, я принес тебе рыбы, — и, развернув газету, Ферко показал ее содержимое, — но ты ничего не получишь, пока не найдется пинцет. — И он снова завернул рыбу.
Это огорчило ворона.
— Я Михай Ужарди, — с мольбой глядя на Ферко, заискивающе проговорил он и вразвалочку пошел к нему.
— Ничего не выйдет. Будь ты хоть племянник Наполеона, пока не найдется пинцет, не видать тебе рыбы.
Мишка собирал все, что блестит, начиная от стеклянных осколков, кончая никелированным пинцетом. Иногда приходилось обыскивать его тайники, чтобы извлечь оттуда пропавший ключик от часов, булавку для галстука или зеркальце, глядя в которое Петер Ужарди подкручивал свои, усы когда-то, чуть ли не полвека назад, еще черные как смоль.
Мишка упорно защищал свои сокровища и бранился в этих случаях исключительно на вороньем языке. Но поскольку ненужные вещи люди у него не отбирали, он постепенно успокаивался, а оставшись один, тотчас перепрятывал свой клад в другое место.
—По-моему, его сокровища здесь, за ящиком, — сказал
