Внешне Райнер выглядел абсолютно спокойным, но душа его пылала — он был полон агрессии из-за Вельтмана. Его злость выдало только покраснение на щеках, которое Вельтман не заметил. Райнеру жутко хотелось пригласить его в окопы, где бы тот посмотрел в глаза солдатам из бедных семей, где кусок хлеба дороже многих ценностей, где родной человек важнее денег и влияния. Где один солдат спасет жизнь другому, и ему будет все равно, из какой тот семьи, какого цвета кожи и вероисповедания.
— Спасибо, капитан, когда я захочу выслушать мнение выпускника военной академии, я к Вам обращусь, — ответил Райнер, посмотрев с презрением на Вельтмана.
— Не забывайтесь, майор, капитан Вельтман является официальным представителем генерала фон Ландсберга, и ваше поведение является оскорбительным, извинитесь немедленно, — повернувшись, сказал Плессен.
— Если капитан здесь по поручению генерала Ландсберга, сэр, то Вы должны были его проинструктировать, что он разговаривает с боевым офицером старше его по званию и находится в зоне боевых действий. Я тоже не потерплю к себе такого отношения. В таком случае я сам имею право написать жалобу на имя генерала фон Белова, так как лейтенант находится в его армии и под его командованием, а не в доме своего дяди. Капитан Вельтман не заставил себя ждать с ответом:
— Майор, ваши жалобы будут бесполезны, так как Вы отказываетесь выполнять приказы офицеров старше вас по званию. В Вашем батальоне зафиксировано тридцать пять самострелов, что недопустимо для германской армии, и все это в течение трех суток. Также дисциплина в вашем батальоне является худшей во всей второй армии. Для генерала фон Белова это будет очень интересно. Если Вы хотите сломать себе офицерскую карьеру, то, пожалуйста, пишите куда хотите.
— Господа, мы все издерганы, я предлагаю сделать перерыв. Майор Райнер, Вы можете быть свободны, отправляйтесь в расположение батальона и ждите приказа о наступлении. Данный приказ не обсуждается, — сказал Плессен, расставив все на свои места.
— Есть, генерал, — ответил Райнер, вытянувшись во весь рост по стойке «смирно» и багровея от ярости.
Германский штаб 9-го корпуса располагался в бывшей усадьбе французского графа и представлял собой величественное здание, с колоннами при входе. Майор медленно спустился по лестнице, ведущей из дверей штаба ко двору, сел на заднее сиденье машины, и водитель отправился в расположение батальона.
Райнер отличался сильной любовью к своим солдатам, и почти каждого он знал в лицо, как Александр Македонский. Он старался быть к ним ближе, и если его солдаты голодали, то и он голодал вместе с ними. Если его солдаты мокли под дождем, то место в бункере он скорей уступил бы какому-нибудь молодому рядовому, а сам бы был по колено в грязи, успокаивая и подбадривая своих солдат, чтобы они видели, что они не одиноки и командир рядом. Однако в батальоне Райнера на обе ноги хромали дисциплина и обеспечение: временами бывали проблемы с поставками. Но именно майор Райнер был знаменит своим воодушевлением для солдат. Эти дружеские отношения, которые он заводил с подчиненными, стараясь закрывать глаза на многие вещи, вызывали к нему симпатию, и что бы они плохого ни делали в тылу или в окопах, как бы ни разлагали дисциплину, но в атаке они всегда будут с ним, всегда рядом, до последнего человека. Это обратная сторона медали, и отрицательная характеристика полка в штабе компенсируется атакой, которая всегда достигает своей цели.
Позиции батальона располагались в первой линии окопов, где утром была совершена контратака французской армии, с которой и началось наше повествование. Машина доехала до позиций сорок второй дивизии, откуда майор окопами направился в расположение своего батальона. Окопная жизнь шла своим чередом. Артиллерийский обстрел, закончившийся, видимо, несколько минут назад оставил после себя драматичные следы. Возбужденные солдаты толпились в окопе и мешали Райнеру пройти. Все заглядывали в разбитый блиндаж, в который при обстреле попал снаряд. Стены блиндажа были забрызганы кровью, а среди обломков в центре лежали окровавленные останки офицера. В другом конце лежало судорожно вытянутое тело второго. В дальнем окопе взорвавшийся снаряд разбил бруствер, из которого вывалился труп двухнедельной давности.
Майор наконец-то вошел в свой блиндаж. Дощатые стены убежища были увешаны оружием, агитационными плакатами, личными фотографиями офицеров. На наскоро сделанных полочках лежали солдатские вещи: фляжки, каски, карты для игры в скат. В центре стояли деревянный стол и вручную сколоченные скамейки по обе его стороны. В дальнем углу стояла печка, возле которой сидел капитан, заместитель Райнера и, насадив на штык кусочек хлеба, держал его над пламенем. По всему блиндажу витал приятный запах поджаренного хлеба. Не успел майор войти, как сразу сорвался на эмоции, бросив на стол свой планшет:
— Будут мне еще сопляки всякие указывать.
— Ты о чем, Альберт? — спросил его капитан. Он отвлекся от печки и хлеба и, сев за стол, продолжил писать извещения о смерти солдат, для их отправки в полк.
— Да в штабе один капитан начал меня учить. По возрасту не старше, чем наши ребята. Его дядя ведь генерал Фон Ландсберг из генерального штаба. Его сюда прислали, в наш корпус, зачем — не знаю. А генерал Плессен его еще покрывает, говоря, что он официальный представитель генерального штаба западного фронта.
— Ну так, а что он тебе сказал?
— Да начал учить меня военной тактике и угрожать нашей дисциплиной, говорил, что заявит в штаб армии о нашем батальоне.
— И за что это он так? Что же такого ты предложил?
— Он считает, что французы не закрепились на нашей прошлой линии обороны и что наступление на нее будет легким, начал меня поучать. Побывал бы он сегодня утром в бою, посмотрел бы я на эту штабную свинью.
— Да ладно, Альберт. Они там все такие. Я когда передавал сообщение в штаб дивизии, так там тоже сидят, пьют коньяк и рассуждают об окопной жизни. Не бери в голову, лучше посмотри на результаты утренней атаки.
— Каковы они, капитан?
— 105 человек не вернулись обратно. В близлежащих воронках полная тишина, даже не знаю, как составлять отчет для командира полка.
— 105 человек, и почти каждого я знал в лицо, — с грустью произнес майор.
— Их имена уже известны, — и капитан начал называть фамилии из списка: —Альберт Шульц, Вилли Хоффман, Вернер Гольц, Карл Рихтер…
— Хватит, капитан, не надо дальше, — перебил его майор Райнер, — потери сегодня уже не важны. Завтра наш батальон должен наступать на Биаш и закрепиться там, это приказ из штаба корпуса.
— Это самоубийство, Альберт, ты им объяснил? Мы сегодня утром и ста метров не смогли пройти.
— Генерал приказал атаковать Биаш как важный стратегический пункт обороны, для отслеживания низины и контроля над дорогами.
— Господи, да у нас в батальоне полтора человека способны нормально сражаться! Что они, очумели совсем там? У половины дизентерия, и почти у всех бессилие. Они вообще обязаны нас сменить другими частями и переформировать в тылу. Нам надо не об атаке думать, а как бы в окопе усидеть и штаны не обгадить.
— Я это и объяснил генералу, а этот Вельтман начал возражать, что батальон больше роты и мы достигнем цели. Генерала поддержали почти все офицеры штаба. Меня никто даже слушать не стал.
— Может, подкрепления просто-напросто нет? — спросил капитан.
— Да нет, резервы идут. Через несколько дней нас должны сменить, и я предложил атаковать со свежими силами. Но зато завтра нам пришлют взвод новобранцев с северной части Соммы, хоть расскажут нам, как там против англичан.
— Альберт, да какой тут взвод? они должны сменить нас на другой батальон, мы уже две недели тут. Или они забыли, что в их армии обычные люди?
— Я это пытался объяснить генералу, но он только и грезит атакой. Ну, ничего, завтра он её получит.
