пуля попадает в голову впереди бегущему солдату, и он, теряя равновесие, на скорости падает к земле, всем телом проехав по грязевому месиву.
Наш герой в ту же секунду бросается в воронку справа, так как она может стать единственным укрытием в этой схватке. Вжавшись в скат воронки, он кричал, ртом врезался в бруствер, страх переполнял его, это был даже не страх, а озверение, полное отсутствие связи с реальностью, самоконтроль на нуле, боязнь за свою жизнь. Откуда-то издалека раздался крик офицера, означающий провал атаки и отступление. Немцы начали пятиться к своим траншеям, и возле воронки, в обратную сторону бежали сослуживцы, вдогонку которым велся пулеметный и ружейный огонь, но они бежали с единственной мыслью: «Попадут, убьют, вот сейчас, в этот момент, нет, я добегу». Он смотрел на все это диким взглядом и не мог поверить, что такое вообще возможно в жизни, что это она — война. Он не так себе ее представлял, учась в университете, — нет, она не может быть такой, это слишком жестоко, это бесчеловечно.
«Почему? Почему мы убиваем друг друга?» Люди с воплями падали на землю, и это были их последние секунды, и никто не спрашивал — почему. Его ноги словно парализовало, и что-то мешало ему подняться и побежать с товарищами, страх был слишком силен, чтобы сделать даже движение.
Вдруг со стороны французских позиций послышался ответный призыв, и французская пехота поднялась в контратаку с еще большим количеством людей, их были сотни, а то и тысячи — это было наступление. Немецкие пулеметы не могли открыть огонь, ведь велика была вероятность задеть своих отступающих. Но когда основная часть батальона вернулась в траншею, раздался крик «Feuer!»[1] и огонь обрушился на противника.
Он прижался к дну воронки как можно ближе, чтобы французы, пробегая, не заметили его и не убили. Он боялся их — злых, взрослых мужчин, убивающих без расспросов. Пробегающие мимо враги так же падали замертво от застигших их пуль. Один из них, бежавший прямо на воронку с желанием прыгнуть в нее, был сражен пулей во время прыжка и ввалился в яму, словно мешок с картошкой. Соседний взрыв свалил в воронку солдата — может, мертвого, а возможно, просто контуженного разрывом снаряда. Атака французов оказалась яростной и была массовым прорывом, но немецкая линия обороны не поддалась. В этот день погибла не одна тысяча солдат, отдавших свою жизнь за родину.
Французская пехота добралась до заграждений из колючей проволоки перед немецкими траншеями, но всему положил конец приказ об отступлении. Стреляя вдогонку отступающим, немецкая траншея вздохнула спокойно. Солдаты, возбужденные после атаки, принялись выкрикивать имена друзей, ища их в окопе, проверять, все ли цело, благодарить Господа за спасение и за сохранение жизни. Другие успели сорвать с убитых на поле боя фляжки, так как почти вся армия мучалась от жажды, без смены, без подкреплений и без припасов. В битве, происходившей на реке, солдаты изнемогали от нехватки воды. Один рядовой заметил свое ранение только когда вернулся в траншею, а до этого он даже не почувствовал что потерял фалангу большого пальца. Солдаты садились на корточки и отдыхали; кто-то плакал от бессилия и одновременно от радости за то, что жив, кто-то просто засыпал на несколько минут, так как в остальное время наверняка будет артиллерийская подготовка и сон будет невозможен. С обеих сторон цели атаки не были достигнуты, и на время поле битвы погрузилось в тишину и безмолвие. Французы прекратили обстреливать позиции немцев на считанные часы, и можно было услышать крики раненых, доносившиеся с нейтральной территории.
Сражение закончилось как для французов, так и для немцев, но для людей, которые оставались на нейтральной территории, битва продолжалась, и напряжение нарастало еще больше. Нейтральная территория обычно представляет собой отрезок между позициями двух воюющих сторон, нахождение на котором сразу же будет встречено огнем, а ночью каждая из сторон стреляет в ответ на любое движение, зная, что это может ползти обратно раненый, но огонь ведется даже по крысам. Эта зона была самым страшным местом во всей войне, и воюющие державы время от времени заключали перемирие с целью уборки трупов, потому что запах становился настолько невыносимым, что не выдерживала даже самая сильная психика. Люди убирали мертвых, чтобы им было легче убивать друг друга и застилать поле следующими телами, как на конвейере. Внезапно тучи стали сгущаться, и поле брани полил на этот раз уже легкий дождик. Солдаты ненавидят дождь, потому что он вымачивает одежду, заставляя чесаться от грязи. Вода заполняет окопы, превращаясь в жижу, отчего обваливается бруствер. Дождь превращает землю в злорадное и вязкое месиво, напоминающее кашу, в которой ботинок при шаге утопает по щиколотку, а в некоторых местах и ближе к колену. Земля покрывается туманом, словно вся округа вымерла, и темные силы приходят на землю забрать к себе убитых. Для обороняющихся дождь является небольшим преимуществом — атака противника при такой погоде становится невыносимой. Человек устает при беге и затрачивает вдвое больше сил, чтобы добраться до противника, и сил на рукопашную схватку уже не остается. Но дождь также несет с собой свежесть, воду для питья, а иногда и заменяет душ.
После того как утренний бой закончился, воронка на нейтральной территории осталась маленьким островком жизни среди этого моря смерти. Земля вокруг была истоптана и усеяна телами людей, некоторые из которых еще стонали, шевелились и из последних сил старались ползти к своим. В первые минуты после боя нейтральная территория напоминала операционную, где стоял душераздирающий визг. Наш герой — молодой, неопытный солдат — не мог сосредоточиться. Вместо единого решения в сознании металась сотня мыслей, хаотично сменяя одна другую. Справа лежал другой немецкий солдат и стонал, заполняя воздух панической растерянностью. Слушая его пронзительные, мучительные крики, наш герой от растерянности всё сильнее погружался в мир страха, теряя всякий контакт с окружающей его ситуацией. Стонавший просил морфий и перевязку, бредил, говорил какие-то непонятные и отрывистые фразы. Руками он держался за живот так, будто что-то придерживал — осколок угодил ему прямо в брюшную полость. Он жалобно простонал: «Мама, мама, где ты? Я хочу домой, мама». Через секунду раненый перевел взгляд на сидящего рядом немца и посмотрел на него испуганным и беспомощным взглядом. Его губы дрожали, но, сделав огромное усилие, он вымолвил:
— Воды, пожалуйста.
Мальчишка потянулся за своей фляжкой, но неожиданно из-за спины послышался голос:
— Не смей давать ему пить, — это был тот самый ввалившийся в воронку боец. С левой стороны его лба через щеку ручейком сочилась кровь. Сам лоб украшала черная челка, которая рассекалась по центру и свисала по краям. На его форме не было живого места, она вся была перепачкана, словно солдат весь искупался в кроваво-грязевой ванне.
— Пи-и-ить, — протяжно простонал раненый.
— Почему нельзя? — переспросил немец, держа фляжку в руках.
Солдат, сидящий напротив, вновь ответил, грассируя букву «р», и в его голосе явно слышался небольшой акцент:
— Потому что твой друг получил ранение в живот, нельзя пить, можно только смочить губы водой. Нужно наложить повязку.
— Почему Вы говорите с акцентом? — с подозрением спросил наш мальчишка.
Незнакомец посмотрел на него уставшими глазами и, вынимая длинный осколок из плеча, повторил:
— Займись лучше своим товарищем, он умирает.
Немец прильнул к раненому, глаза которого были чуть закрыты, и смочил ему губы водой, последовав совету неизвестного солдата. Раненый лежал, не имея сил даже подтянуться к фляге с водой. Развалившись словно на диване, он время от времени стонал, и его рвало чем-то темным, похожим на кофейную гущу.
— Что нужно делать, чтобы помочь ему? — спросил немец у незнакомца. Тот взглянул на раненого и ответил:
— Проникающее ранение. Пощупай его живот, он мягкий или твердый?
— Твердый, — ответил немец.
— Согни ему немного ноги в коленях, подложи какую-нибудь опору. Следи за моментами, если его будет рвать, и поворачивай его голову в сторону, чтобы не захлебнулся. Найди бинты и перевяжи его, из бинта сделай прокладку, прислони её к ране и замотай бинтом, пусть кровь в неё впитывается.
Раненый начал кричать, как только до его живота дотронулись. Руки были ослабшими, и через них сочилась кровь, кисти чуть тряслись, закрывая брюшную полость, дыхание ослабевало, он лежал, от
