Запыхавшийся голос француза пугал Вернера; глаза его погрустнели, и он опустил их к коленям, осознавая всю ситуацию, в которую он попал впервые в жизни. Он совершенно не знал, что ему делать, и эта безысходность проникала в каждую клеточку его тела…
Еще полгода назад Вернер Гольц был обычным студентом университета в Йене, маленьком городишке, который нашел свое пристанище на реке Заала в Германии. Он жил с отцом и матерью в тесной квартире на окраине города. Мать его была преподавателем в Йенском университете имени Фридриха Шиллера, где и учился сам Вернер. Отец был кондитером в местной кондитерской лавке. Он уволился из полиции по прошествии долгой службы для осуществления своей мечты — открытия собственного магазина с различными сладостями и выпечкой. Много лет назад, когда отец Вернера еще был ребенком, у семьи Гольцов была собственная кондитерская лавка на соседней улице, она принадлежала дедушке Вернера — Рольфу, принося неплохой доход. Но в 1885 году лавка сгорела при невыясненных обстоятельствах. По улицам города поползли слухи, что это дело рук конкурентов, но они не оправдались. Отец Вернера, Гельмут вернулся к делу своего отца. Только проблема все-таки оставалась — Гельмут мечтал иметь собственную кондитерскую, а не работать в чужой, — как он говорил, «на чужого дядю». Его утешало только одно: он получал моральное удовлетворение от выпекания тортов и пирожных, как дома, так и на работе. На сегодняшний день жизнь не радовала их роскошью. Они были обычной семьей, но, безусловно, как и всем остальным, Гольцам тоже хотелось жить в достатке.
Учился Вернер, мягко говоря, неважно, потому что основными его мыслями были мечты, мечты и еще раз мечты. Он очень хотел стать великим, богатым, знаменитым, добиться всех высот, покорить все вершины. Но он об этом только мечтал, жил в собственном мире, который сам себе придумал, и не старался увидеть истинную реальность, окружавшую его. Мечтам юноши всегда приходил конец, когда он заваливал очередной экзамен в университете, и только в такие моменты реальность окутывала его своими объятиями. Он ничего не хотел делать для своего будущего, отчего, возможно, и страдал время от времени, только не понимал сего факта. Когда Вернер оставался наедине с собой, то начинал погружаться в свои румяные мечты, в которых он мог быть кем угодно, даже королем, где все его уважали, поклонялись, вставали в очередь на поклон. Отчасти эти мечты были полной противоположностью его реальности, от которой он хотел избавиться и которую ненавидел. Вернер понимал свое отличие ото всех, но он думал, что это нормально, он понимал, но не осознавал. Его психика вот так отражала действительность, — «у всех по- разному», как говорил он сам себе, оправдываясь.
Внешность Вернера Гольца была с виду очень проста и непримечательна. С первого взгляда ему не дали бы и восемнадцати. Перед вами бы стоял обыкновенный юноша. В походке и движениях видна была вечная замкнутость, которая приводила его в замешательство, когда он встречал девушек, не зная, как перед ними ходить, как общаться и вовсе терялся, отчего всегда в итоге выглядел дураком. По его лицу можно было сказать, что он нерешительный и растерянный; уголки острых губ устремлялись вниз, придавая лицу некую театральную грусть. Но основной характеристикой Вернера Гольца были его глаза, которые всегда выдавали тоску, разочарование, грусть и потерянность в этом бренном мире. Даже когда он улыбался и надевал веселую, смеющуюся маску, всегда можно было заметить его унылые глаза, которые вот-вот готовы были заплакать. Его улыбка вызывала к нему добрую и заботливую жалость, хоть и улыбался он очень редко.
В институте он был, можно сказать, изгоем, которого все дразнили «микробом» из-за его маленького роста и хрупкого телосложения. «Эй, смотрите, микроб идет», — идя возле Вернера, кто-то из студентов отводил руками толпу по краям коридора, будто уводя зевак с места происшествия, и сопровождал все это фразой: «осторожно, не задавите микроба». Это бесило Вернера, он был в ярости, ненавидел этих людей, был готов растерзать их, но дух ему не позволял — он был слишком труслив, чтобы ответить им. Он мог дать им сдачи, только смотря на себя в зеркало, ругаясь и угрожая своему отражению, представляя, что он говорит это своим недоброжелателям, но ведь зеркало сдачи не даст.
Мама всегда говорила ему:
— Вернер, ты мужчина, а мужчины не обращают внимания на невоспитанных людей. Будь выше их. Когда-нибудь, лет через двадцать, ты встретишься с ними и поймешь, кто они, а кто ты.
Исторически так сложилось, что мальчик, растущий в семье, воспитывается отцом и по интересам стоит ближе к нему, чем к матери, перенимая все его навыки и мудрость, больше проводит с ним времени, занимаясь мужскими делами. Миллион лет назад это были охота и разделение добычи, а сегодня это пиво и зарабатывание денег.
Девушек у Вернера не было, они вообще его мало интересовали только потому, что он не интересовал их и в итоге смирился с этим. Он был для них неинтересен — им были интересны такие парни, как Хайнц.
Хайнц был звездой университета. Самый мужественный, самый храбрый, бесстрашный мужчина из богатой семьи. Высокий, рыжий, с красивыми и выразительными глазами зеленого цвета, с развитой мускулатурой, так как занимался спортом, он всегда носил красивые, модные рубашки с короткими рукавами. Аккуратно выбритый и каждый день одетый как с иголочки, он всегда умел привлечь к себе внимание и быть душой компании. Особенно по нему сохли девушки. Здесь срабатывал один жизненный закон:
«Девушки любят хулиганов». Хайнц был знаменит и привлекателен не своим умом, талантами и интеллектом, а тем, что мог в любой момент сорвать лекцию, посмеяться над преподавателем, пошуметь. Хайнца от большинства парней отличала одна особенная черта — какая бы тема ни заводилась, он всегда мог ее поддержать. Его жизнь была настолько разносторонней и насыщенной, что в любой ситуации, к любой фразе у него была своя «домашняя» заготовка в виде шутки, и окружающим это нравилось.
«Вот что значит воспитание», — думал Вернер. Его очень злило, что Хайнц здоровался со всеми, а с ним — нет, что девушки целуют Хайнца в щечку при встрече, а с ним просто здороваются, да и то не всегда. Хайнц не уважал его, в принципе, как и все. Спроси у любого студента Йенского университета о Вернере, или у соседей семьи Гольц, и те, не задумываясь, ответят: «Странный он какой-то. Ничем не увлекается, ни с кем не общается, тихий, спокойный мальчик».
Очередное зимнее утро застало Вернера в хорошем настроении, и ему предстоял долгий день на скучных лекциях: опять придется спать на философии или культурологии, досыпать остатки того времени, которые он недоспал ночью. Родители уже ушли, а сам Вернер позавтракал куском колбасы и ломтиком ржаного хлеба и отправился тихими и заснеженными улицами Йены в университет, разметая снег ногами в стороны. Где-то на улице стоял мальчик с газетами и оповещал о событиях на войне, как будто это было мороженое: «немецкая армия разгромила Францию под Верденом». Хотя его можно было понять — он должен был все продать и принести деньги домой. Но ему были неизвестны те подробности, что царили за страницами газет: грязь, смерть, холод, голод, страх.
Германия уже два года провела в войне, которая, словно конвейер смерти, забирала из городов юношей и больше не возвращала. Германия знала много войн, но не одна из них не была столь жестокой и беспощадной. Это можно было наблюдать, посмотрев на раненых, которых отправляли домой. На прошлой неделе в Йену вернулся один юноша — у него не было нижней челюсти, ее снесло осколком, а сам он трясся постоянно, словно на морозе от холода.
Когда первый поезд с ранеными прошел через Йену, часть из них оставили в местной больнице, и лицезреть их было просто невыносимо: опухшие от газа глаза, вырванные осколками куски плоти, оторванные ноги, изувеченные лица. Всех этих бедняг привозили с Вердена, где 21 февраля 1916 началось крупномасштабное наступление немецкой армии. Уже два года Германия воевала с Англией и Францией, и наступление под Верденом против французской армии должно было окончательно вывести Францию из войны и сломить ее. Из газет можно было узнать только основную информацию, наполненную политическим пафосом и обещаниями от кайзера. По городу ползли различные слухи — то о поражении, то о победе, и они развенчивались, если в эти дискуссии вступали раненые в «верденской мясорубке».
