Те из студентов, кто выжили в той далекой войне, организовали в своем родном городе студенческое братство, и Вернер мечтал в него попасть, но опять же — просто мечтал. Он мог прийти и попроситься в него, пройти испытания, посвящения, но стеснялся. В братство принимались лидеры и смельчаки, организаторы и активные ребята. Братство было основано молодыми студентами, прошедшими войну, но в настоящее время в нем состояли только два человека, действительно видевших войну своими глазами. Оба они были ранены в первые месяцы войны, в 1914 году, и уже почти полтора года находились вне военной жизни. Вернувшись после очередного учебного дня из университета, Вернер, сидя в своей комнате, думал о себе. В его голове крутилась только одна мысль «Вставай и иди в армию, трус». Его осознание время от времени давало о себе знать, но так же быстро оно и угасало. Он подошел к столу, увидел на календаре сегодняшнее число, сел и начал готовиться к экзамену, который должен был состояться через неделю, 13 мая. До битвы на Сомме оставалось полтора месяца.
На следующий день Вернер задержался на экзамене в университете. Преподаватель мучил его вопросами уже 15 минут.
— Студент Гольц, так Вы ответите мне все-таки, кто изобрел гражданский кодекс?
— Я не знаю, правда, — оправдывался Вернер.
— Вы готовились к экзамену, Гольц? — спросил преподаватель.
— Да, конечно. Просто вопрос такой попался, — соврал Вернер, хотя всё время, отведенное на подготовку, он бездельничал.
— Эта фамилия связана с нашим городом. Точнее, с историческим событием, произошедшим в окрестностях Йены.
— Я помню только войну с французами, мистер Ниттемайер.
— И? — дал наводку преподаватель, сведя губы и выказывая свое отрицательное отношение к студенту.
— Это наполеон Бонапарт? — резко оживился Вернер.
— Идите, Гольц, — удовлетворительно. Это самый слабый ответ за всю мою преподавательскую карьеру.
Вернер опустил голову, потупив взгляд, — ему стало стыдно за то, что он так разочаровал преподавателя. Из университета он сразу же направился в призывной пункт, чтобы записаться добровольцем на фронт.
Призывной пункт уже был маленькой армейской частью. Сюда стекалась вся молодежь города, отпускники и добровольцы. По коридорам бегали офицеры, творилась полная неразбериха. Пройдя медицинское обследование, Вернер должен был с анкетой, в которой каждый врач написал результаты осмотра, явиться к офицеру в главный кабинет. В этом кабинете и решится вся его судьба.
— Мне бы хотелось куда-нибудь в тыловую службу, может быть, при штабе, — упрашивал Вернер.
Офицер взял его дело и, пробежав его глазами, сказал:
— Все так хотят, молодой человек. Когда прибудете на место, там ваш командир решит, что с вами делать, а пока в пехоту.
Вернер по наивности так и не понял, куда его отправили. Он был полностью уверен, что слова «окопы» и «пехота» имеют два разных значения. Он поставил свою подпись в документе, который явился для него приговором. В анкете, данной Вернеру, ему предписывалось в определенное время, определенного числа явиться с вещами первой необходимости и документами на вокзал. Еще не успев до конца осознать свой выбор, Вернер сразу из приемного пункта направился домой.
Во дворе взору Вернера предстала драматичная картина. Мать Герхарда выбежала из дома, вся в слезах, лицо ее было красным. Она кричала на всю улицу, билась в истерике. За ней во двор выбежали соседи и знакомые, которые начали ее успокаивать, а она требовала не трогать ее. Внезапно ноги ее подкосились, она упала возле скамейки. К ней сразу подбежало двое мужчин, стали помогать подняться. Вернер спрятался за деревом, недалеко от собравшихся, и наблюдал за сценой.
— Господи, ну за что-о-о? — кричала она.
В окне второго этажа стоял Герхард, лицо его было залито слезами, и он смотрел на происходившее. В это суровое время подобные эпизоды встречались почти в каждом городе, в каждом доме: пришла повестка о смерти отца Герха. Вернер, постояв еще немного, направился домой.
Умываясь перед сном, он стал всё отчетливее слышать голоса родителей с кухни:
— Ты не понимаешь, что этого нам не хватает? нас трое в семье, твой сын, между прочим, тоже ест, как и ты.
— Да, я понимаю, Ирма. Я что-нибудь придумаю, и все встанет на свои места.
— Ты уже однажды придумал, когда бросил пост инспектора полиции и ушел в пекари.
— Работа пекаря не приносит мне столько скандалов и нервотрепки. Ни от кого не приходится выслушивать разного рода претензии.
— Ну, так надо было все выполнять, а не в носу ковыряться. Ты о нас подумал? Ты можешь понять, что мы стали жить хуже? наши затраты выше доходов. Я вчера взяла у Греты немного денег, потому что нужно оплачивать обучение сына, а возвращать чем?
— Ирма, не надо было брать деньги, если ты знаешь, что не вернешь. Вернер может тоже устроиться на работу, в конце концов. И вообще, тебе важно, что мы любим друг друга, что у нас есть сын, что мы двадцать лет вместе, или тебя стало коробить, что ты — жена пекаря?
— Меня коробит только одно — мой муж не в состоянии принести в дом деньги, и состояние семьи его не волнует. Ты мужчина, а Вернер еще не настолько вырос, чтобы пахать за тебя и исправлять твои ошибки.
— Найди тогда себе другого мужа, если я тебя не устраиваю. Ты изменилась, очень. Ты стала больше думать о деньгах, чем о чувствах.
— Нет, это ты изменился. Я выходила замуж за мужчину, а ты превратился в нежнейшее существо, которое печет булочки и восхищается этим. Скажи соседям, что бывший инспектор полиции сидит перед выпечкой и улыбается ей, так засмеют.
— Я просто хочу заниматься своим любимым делом. Да, я стал зарабатывать меньше, но эта работа приносит мне удовлетворение. У меня и так уже язва от прежней работы, хочешь, чтобы меня сразил инфаркт? Ты же тогда одна останешься с сыном.
— Какие мы впечатлительные, боже, пожалейте нас кто-нибудь, ха-ха-ха!
— Ирма, ну зачем ты издеваешься? Ты же только больше провоцируешь конфликт этими словами.
— Это я провоцирую? нет, дорогой, это ты «расчесал» всю эту ситуацию, когда сам себе разрушил карьеру. Это из-за твоего увольнения мы лишились льгот и теперь вынуждены волочить свое существование в бедности.
— Я постараюсь что-то придумать, я же сказал.
— А сколько можно говорить? Я это слышу уже на протяжении целого года, а вместо этого наши долги только увеличиваются. Знаешь, дорогой, у меня от твоих обещаний что-то в желудке не пополняется, как-то все равно кушать хочется.
— Я же сказал, что попытаюсь что-то сделать. Наша страна ввязана в войну, экономика развалена — чего ты хочешь? Это обстоятельства.
— У тебя, кроме оправданий, в голове ничего нет, ты живешь какими-то фантазиями, а в семье нужны деньги. Я понимаю, что от пирожных ты получаешь колоссальное удовольствие, но подумай хоть немного о семье и не будь эгоистом.
— Сегодня ночью Оливер разгружает поезд, который прибудет из Берлина. Я договорился с бригадиром, что и меня возьмут, им нужен еще один человек. Обещали заплатить.
— Хоть что-то заработаешь сегодня. Займись, наконец, мужским делом, а не валянием дурака.
— У меня спина болит, когда тяжести поднимаю, ты не могла бы мне помассировать поясницу перед выходом? А то через три часа поезд прибудет…
С этими словами они удалились в спальню. Возможно, массаж помирит их, и они поймут, что ценят
