— Именно этого мы и хотим. Неприятностей. Я здесь новичок, я из Англии. Меня зовут Сэндерс, Дональд Сэндерс. Я думаю, что давно пора кое-что тут переменить. Я хочу, чтобы в воскресенье вы пришли в мою церковь.
— Но, ваше священство, нас же за это посадят в тюрьму.
— Не волнуйтесь. Я обошел все дома по соседству и попросил всех парней и девушек прийти в церковь. Я хочу, чтобы и вы пришли. Придете?
— А что скажут европейцы, ваше священство?
— Ничего.
— Но, ваше священство…
— Давно пора кое-что предпринять.
— Но, ваше священство, нам не разрешается ходить в европейские церкви. Это запрещено. Зачем же теперь вы хотите что-то делать? Почему не раньше?
— Выслушайте меня. Иисус Христос сотворил всех людей равными и всем подарил свою церковь. Он умер на кресте за всех людей, а не только за белых южноафриканцев.
— Но у нас есть свои отдельные церкви, ваше священство. Так всегда было.
— Что в этом хорошего? — говорит он. — Зачем вам свои отдельные церкви? Отчего вы должны молиться отдельно от других? Я хочу, чтобы вы со своими друзьями пришли в воскресенье в мою церковь, стали на колени и помолились Христу бок о бок с белыми, и попросили Его помощи, наставления и милосердия. Мы все будем молиться, чтобы Он не оставил нас в час нужды. Вы поняли?
— Но, ваше священство, нас за это посадят.
— Возможно. Но пора приступать к конкретным действиям. Что-то мы должны делать. Неужели вы из страха перед тюрьмой будете жить в рабстве всю жизнь? Неужели вы не согласны пойти в тюрьму, зная, что Господь Иисус с вами и за вас?
Лучше бы мне вообще не знаться с тюрьмами, думаю я про себя, но вслух говорю ему, что согласен.
— Стало быть, я могу на вас рассчитывать? — спрашивает он.
— Но, ваше священство, — говорю я, — у меня будут неприятности, а я этого не хочу.
— Сын мой, у меня тоже будут неприятности, но по крайней мере у нас будет сознание того, что мы поступили по правде. Здесь, в Южной Африке, жизнь полна лжи. Мы отрицаем божественную истину: Бог — наш отец, отец всех людей. Мы с вами равные на этой земле, и мы должны показать, что мы можем жить как равные. Вы меня поняли?
— Да, — говорю я, хотя не понял.
— Прекрасно, прекрасно. Теперь бы я хотел повидать служанку, кажется, ее зовут Бетти? Будьте добры, пришлите ее ко мне. Надеюсь, в воскресенье я увижу вас в церкви.
И я возвращаюсь в кухню и говорю этой чертовой Бетти, что ее желает видеть священник, а сам опять принимаюсь перетирать стаканы и рюмки.
Друг, я в тревоге. Сколько всего на меня свалилось. Друг, я не хочу идти в европейскую церковь. Да, сэр. Люди, которые все время там молятся, не захотят, чтобы мы, африканские парни и девушки, ходили в их церковь и молились с ними. Да, сэр. А этот священник! Он же приезжий. Он из Англии, и у него нет никакого права требовать, чтобы мы, африканцы, делали то-то и то-то. Он не знает здешних людей. Они не захотят молиться вместе с нами — вы же знаете, что у европейцев и неевропейцев все должно быть раздельное. У нас есть свое место, а у них свое. Друг, это скверно. Потому что наше место много хуже, чем их место, и никто на свете по доброй воле не согласится пойти на наше место.
Друг, знаете, до чего бы мне хотелось дожить? Чтобы все африканцы и цветные жили на Си-Пойнте, а все европейцы — в Шестом районе. Раздельно, — вы меня понимаете? Тогда бы у нас было хорошее место, а у них наоборот. Но, друг, признаюсь вам, по справедливости надо не так, надо, чтобы у всех было хорошее место. Да, сэр. Я протираю стаканы, и тут входит мастер Абель и спрашивает, зачем приходил священник, и я ему говорю.
— Так ты пойдешь в воскресенье в церковь? — спрашивает он.
— Не знаю, мастер Абель. Не знаю.
Тут мастер Абель уходит, а Бетти приходит и не говорит мне ни слова, и я рад, потому что она толстая, нахальная, ленивая ксоза с большой задницей.
Итак, мы приготовили все для вечеринки, и, может, часов в семь гости начинают появляться, и первой приходит Памела, особая девушка мастера Абеля, она очень милая и живет на Крейгоуни-роуд. Она всегда очень милая, эта Памела, и когда она с мастером Абелем, они почти все время хохочут, и это мне нравится, и я думаю, что, может быть, они кое о чем говорят, — вы меня поняли?
В общем, собралось много парней и девушек, и они пьют, едят и танцуют под ореховую радиолу, с которой я каждый день сметаю пыль. И я все время хожу взад-вперед с чистой посудой, и бутербродами, и всяким таким и вижу, что гости неплохо проводят время.
А когда в половине первого я пошел за пивом, я увидел, как мисс Памела и мастер Абель спускаются вниз по лестнице. Друг, лицо у нее все горит, а мастер Абель улыбается, так что я уверен, что кое о чем они там поговорили. Да, сэр. Мне нравится мастер Абель.
Но, друг, когда я увидел их, я тотчас вспомнил об этой Нэнси и сказал себе: жаль, что я не в том доме на Ганноверской улице, потому что, может быть, сегодня бы мы с ней договорились.
Гости разошлись, может, в час, может, в два, и тогда знаете что? Мы с мисс Памелой и мастером Абелем убрали грязную посуду и навели порядок в гостиной, и тогда мастер Абель сказал, чтобы я заварил чаю, и мы втроем пошли на кухню, уселись за стол и стали пить чай. Друг, я был счастлив. С ними было так хорошо. Я не умею этого объяснить. Но то, что я сидел с ними за столом и пил чай, было просто замечательно, — вы меня понимаете? После чая мастер Абель отвез мисс Памелу домой в автомобиле, а я пошел спать. Было уже совсем поздно, когда я услышал, как мастер Абель подъехал к дому и прошел к себе наверх.
И вот я думаю, зачем он отвозил ее домой в автомобиле? Крейгоуни-роуд совсем рядом с домом Финбергов, может, минуты три пешком. Но тут я вспомнил, как улыбался мастер Абель на лестнице, и сам улыбнулся, повернулся на бок и уснул.
IX
Во вторник утром опять неприятность. Я сижу у себя в комнате, и вдруг заявляется эта чертова Бетти и сует мне в руку сложенную бумажку.
— Митинг, — говорит она и тут же уходит.
Друг, эта Бетти! Я разворачиваю бумажку и читаю: «Четверг. В семь часов. Клуф Нек, Хай-роуд, дом 7. Приходи. P. S. Запомни адрес и время и разорви письмо. К.».
Ох, друг. Ну, зачем мой дядя хочет, чтобы я пошел на митинг? Может, оттого, что я образованный африканец и он зовет на митинг а только таких, как я? Но, друг, мне это не нравится. Потому что откуда эта толстая Бетти получила эту бумажку? Друг, она обязательно там будет.
Четверг, в семь часов. Друг, я не хочу идти на этот митинг, и я не хочу идти в воскресенье в эту церковь, потому что я не хочу неприятностей. Да, сэр. А все это сплошные неприятности. Но я все равно выучиваю адрес, как велел дядя Каланга, и затем разрываю его письмо на мелкие клочки, чтобы никто не мог прочитать, и выкидываю эти клочки. Клуф Нек, Хай-роуд, дом 7. Да, сэр. Запомнил.
Весь день я твержу про себя этот адрес, чтобы не забыть, только все же я не уверен, что пойду на этот митинг, и я должен вам признаться, что не хочу идти на митинг. Да, сэр. Друг, я не хочу никого убивать, и я не хочу, чтобы кто-нибудь убил меня. И еще этот вчерашний священник. Друг, все это меня лишает покоя. Вы должны понять, что я крещеный христианин, и иногда я люблю Бога Иисуса, а иногда я про Него совсем забываю. Друг, я видел этого Иисуса на картинках, и Он тоже европеец. Отчего бы это, а? Друг, я начинаю думать, что Он — Бог только для европейцев, а не для нас, африканцев. Если бы Он был
