Да, от нее ты не убежишь.
Ты не первая, кто это говорит.
Он приходит с ребенком один. Без жены. Ателье находится на самом верхнем этаже, и такое ощущение, будто в прямоугольном окне на крыше сконцентрировано все парижское небо. Ярко-синего цвета. Белая чайка. Как рыба в аквариуме. Одно большое помещение. Белое. Светлое. По одну сторону — огромный стол, на котором лежат стопки книг и журналов. Три, на длинных стеблях, не совсем обычных анемона, с острыми листьями и ворсистыми стебельками. Ему сообщают, что это сибирские маки. Странные, однако, цветы. Но они живые и, по-видимому, действительно из Сибири. Вокруг стола четыре плетеных стула, под окном диван, накрытый турецким покрывалом. По другую сторону — большой зонтик, лампы и два солидных, немного старомодных фотоаппарата. Тяжелые. Она заходит в помещение, которое, очевидно, функционирует и как темная комната, и как кухня. По крайней мере, именно оттуда она спрашивает, хочет ли он чаю. Это ты по сегодняшнему поводу оделся, как банкир?
Зэт слышит, что она считает его похожим на конфирманта. И он также отлично слышит, что это звучит глупо. Но! Это по случаю дня смерти Цезаря.
Она смеется, пока наливает воду в чайник. Слушай, а не сменить ли тебе этот день на день смерти Мартина Лютера Кинга?
Да… А когда это?
А не важнее ли то, что он
Этому научил меня отец.
Понимаешь, каждый раз когда на календаре 15 марта, ты становишься похож то ли на банкира, то ли на школьника. Знаешь что! Ты должен с этим покончить. Она считает, что он невыносим. Цезарь! Черт возьми!
Ах, да. Как насчет того, чтобы выражаться благопристойно или хотя бы немного приличнее?
Прекрасно, что она зла. Раздражена. Надо, наконец, перейти к делу. Тогда она сможет избавиться от своего долга. Она вставляет пленку в один из фотоаппаратов. Натуральный обмен. Ну-ну. Но когда она поворачивается и смотрит на него, она прощает ему любую форму мальчишеского идиотизма.
Ладно. Мартин Лютер Кинг был убит четвертого числа четвертого месяца. Так что подумай над тем, чтобы изменить день празднования.
Он смотрит ей прямо в глаза и ее спина становится теплой. Можно ли назвать этот взгляд дерзким?
Нет, правильнее сказать — любопытный. Он смотрит на нее изучающе.
Кто она? Она знает, что на тех фотографиях, которые они сделают совсем скоро, не будет полета, если она отведет взгляд, поэтому она осознанно не смотрит в сторону. Идет ли речь только о профессионализме? Съемка есть съемка. Задача, которая должна решиться наилучшим образом, независимо от формы оплаты, и она хочет, чтобы он чувствовал себя увиденным. Она знает, как существенно, чтобы тот, кого фотографируют, не ощущал, что она что-то у него забирает, отделяет кусок его души. Она не противник, она посредник. Она наливает чай в тонкие стаканы, ничего не говорит. Смотрит на него. Смотрит, как он сидит здесь со своей маленькой дочкой. Думает, как бы ей лучше его сфотографировать. Он не привык, чтобы его рассматривали.
Это издержки твоей работы?
Что именно?
Смотреть на людей, как будто они мебель, которую можно передвигать.
Нет, надеюсь, я сморю на тебя не так.
То, что сейчас происходит, довольно странно. Чтобы сместить фокус, Сабатин подходит к нему и ослабляет узел его галстука. Расстегивает верхнюю пуговицу его белой рубашки. Она делает это профессионально, как сделал бы режиссер фильма. Решительно. Он думает о том, что давно не краснел. Лулу тоже надо снять кое-что из ее одежды. Он ненавидит комбинезоны. Лулу тоже. Не тогда, когда ей надо из него вылезти, а тогда, когда надо в него залезть. Лежа на диване, она похожа на черепаху, которую опрокинули на панцирь, и ревет, потому что терпеть это не может. Роз надела на нее красивое белое платье с бантиком вокруг талии.
Твоя жена знает, что вы тут?
Да.
Я имею в виду, что это не сюрприз или не подарок на день рождения?
Нет, нет, это моя жена решила, что она должна быть по-летнему красивой на фотографиях. Но я боюсь, она уже не так красива. У тебя есть таз? Зэт расстегивает манжеты и закатывает рукава.
Вот сейчас ты начинаешь походить на человека. Сабатин приносит таз, газету и полотенце.
Большая порция, однако. Лулу нужно снять всю одежду.
Прости.
За что?
За это.
За это нечего извиняться. Она стоит и рассматривает их. Посмотри на меня. Сними рубашку. Мы сделаем фотографию так.
Как так?
Как я говорю. Она видит это. Фотографию, которую она проявит в своей темной комнате.
Поэтому она это говорит. Она видит это своим внутренним взором. Маленький красивый детский затылок, мягкая детская спинка с ямочками, круглые ножки на фоне мужского торса.
А это не странно?
Не более странно, чем если бы ты пошел с ней купаться.
Одежда более интимна, чем нагота. Разве не в этом суть стриптиза? Она знает это, стоит к нему спиной и вставляет пленку в другой фотоаппарат, закрывает его маленьким щелчком. Поворачивается и понимает, что то, что она видит, красивее того, что она себе представляла. Откуда же она могла знать, что он так выглядит? И что контраст между ним и белой мягкостью ребенка такой сильный? Ты не хочешь снять часы? — говорит она, чтобы сделать вид, что ничего не происходит, но чувствует волну красноты, накрывающую ее лицо, как будто бы часы — это фиговый листок перед абсолютной наготой. Он мешкает. Может, он чувствует то же самое?
Ничего, если я не буду их снимать? Но ты должна поторопиться. Я бы не хотел, чтобы меня намочили.
Она смеется и начинает фотографировать. Хотя она делает это быстро — один кадр за другим, — фотографии получаются разные.
Она всегда работает быстро, иначе потеряется движение. Трудно себе представить, что положение тела, лицо, губы и, не в последнюю очередь, глаза изменяются так же мгновенно, как легкие летние тучи меняют свою форму. Но это знает профессиональный фотограф. Она не знает только, чему станет началом эта съемка, что она выиграет престижную HSBC-фотопремию через год, когда все будет по-другому. Лулу больше не хочет. У маленького ребенка слишком короткие интервалы между солнечной и дождливой погодой. Он надевает на нее подгузник и одежду, и снова этот ненавистный комбинезон. Ну что, пойдем домой, на нашу молочную кухню.
Твоя жена еще кормит?
Нет. То есть да.
Кстати, я видела недавно, как ты входил в подъезд. Какой у тебя номер?
44. То есть 55.
Скажи, это было неприятно?
Сейчас ему надо взять себя в руки. Если бы он был Сабатин, он бы взъерошил волосы. Но он мужчина. Нет, но я всегда чувствую себя другим, как будто заранее превращаюсь в фотографию. Он застегивает рубашку, пока Сабатин держит Лулу.
У меня сейчас много дел, так что может пройти целая неделя, прежде чем я смогу их проявить.
