теперь делать бедной загнанной жертве? Уехать? Но я и так хочу уехать — в Италию, с выставкой! А если меня отловят там, во Флоренции, и похитят, замаскировавшись под 'коза ностру'? Как бы мне поподробнее узнать про предмет их вожделений?
Иосиф, выслушав мой сбивчивый рассказ, сосредоточенно потер переносицу, а потом подытожил:
— Больше ты в одиночку ходить не будешь. Ночевать тебе лучше у меня, в свою квартиру заходить тоже со мной, а еще проще — переезжай пока ко мне. Когда ты на работе, я по очереди с кем-нибудь, ну, хотя бы с Данилой, подежурю возле тебя. Не волнуйся, у нас свободный график, мы побудем твоими 'топтунами'.
— Послушай, наблюдатель, а если мне звонить будут? Предупреждать всех моих знакомых, что я поменяла телефон и место жительства — глупо. Таинственный злодей — из их числа, скорее всего сослуживец. Узнав про телефон, он и адрес узнает в момент, и накрылись твои предосторожности. Неудобств масса, а пользы никакой. А насчет круглосуточного наблюдения… И сколько это безобразие может продолжаться? Ты же не будешь всю жизнь за мной ходить? Сам отказался на мне жениться, а теперь — никогда тебя не брошу, потому что я хороший!
— Ну, погоди, не отказывайся сразу от всего! Ты права, переезжать ко мне не обязательно, но понаблюдать за твоим окружением — непременно. А ты не распускай язык с кем попало, хотя бы несколько дней! Сама, небось, даешь этим типам информацию: когда, и где, и почему тебя можно застать. Идеальная жертва!
— Того, что я окажусь у мыльцевского изваяния по почину Кавальери-старшего, никто предвидеть не мог. Даже я. На первый взгляд, совершенно бессмысленная акция: чертов вундеркинд мог упасть на любого посетителя, на ту же уборщицу! И какая преступнику польза от убийства тети Кати?
— Твоя тетя Катя сама в списке подозреваемых! И еще таинственный промоутер Бенечка и компьютерщик Додик! Или как их там?
— Венечка и Олег. Ты прав, но я с ними никаких дел не имею, долгих бесед по душам не веду, бешеных приступов ревности — любовной или профессиональной — не вызываю. Зачем им меня преследовать?
— Слушай, — задумчиво протянул Гершанок, — а может, один из них — маньяк?
— Да я третий год в галерее работаю! — отмахнулась я от новой версии моего приятеля- фантазера, — Почему раньше ничего подобного я не замечала? Не верю я в абсолютно нормальное поведение глубоко ненормального человека! В чем-нибудь бы да проявился маньяк. Были времена, любознательная девочка Сонечка всерьез занималась психологией. А потому нездоровый огонек в глазах распознаю легко, можешь не сомневаться.
В таком духе беседа продолжалась еще пару часов, пока нам обоим не надоело толочь воду в ступе. Я не понимала, зачем убийце-неудачнику моя гибель под объемистым тельцем 'новорожденной невинности'? Упади на нас с Алессандро Кавальери двухметровая жертва трепанации черепа — осталось бы от итальянского продюсера и русской хранительницы мокрое место! Нет, два мокрых места. И весь карамболь. Господи, до чего же надоело все время думать об одном и том же! Неужели меня ждет еще одна бессонная ночь? Так и до нервного срыва недалеко! Придется, видимо, купить снотворное.
Меня действительно ожидала бессонная ночь. Но если бы я заранее знала, с чем будет связан очередной недосып — не стала бы заходить к Оське после работы. Я бы тогда большую часть вечера посвятила созданию экзотически-запредельного стиля 'рюс' на собственной фактуре, то есть на фигуре и лице. Услышав, как назойливо дребезжит телефон, я устало подняла трубку и вялым голосом произнесла:
— Але!
— Сонья! — закричала трубка по-итальянски приятным баритоном, — Вы живы? С вами все в порядке? Вы были у врача?
Боже, как преобразился окружающий мир! Небо за окном, темно-серое и мокрое, стало синеть на глазах, неугомонный автомобильный гул превратился в слаженную мелодию, приятную для уха, а физиономия Прудона, от природы хитрющая, приобрела такую двусмысленность выражения, будто нахальный толстяк знал про свою хозяйку нечто сногсшибательное и не совсем приличное. А вдруг мой писучий обжора видит меня насквозь?
— Да-а! — пропела я в трубку сладкоголосой сиреной, — Это вы, Франческо? Я вас узнала. Почему я должна была пойти к врачу?
— Но вы сегодня так переволновались! Для психики большое потрясение — оказаться в смертельно опасной ситуации, вам надо принять меры! Я так виноват перед вами, оставил вас одну, без помощи, но мой отец…
— Перестаньте, Франческо, — я едва не сказала 'любимый мой Франческо', — Со мной все хорошо, мою психику нелегко расшатать. Как синьор Кавальери себя чувствует? Он не пострадал? Его падение было таким сильным и неожиданным, надеюсь, он не ушибся?
— Немного ушибся, я сделал ему компресс на… словом, на смягчившую падение часть тела. Он очень беспокоился о вас, просил меня узнать, что с вами, — в голосе Франческо послышалось замешательство, — Я и сам хотел… Вы ведь женщина, хрупкое существо…
Здесь мне пришлось зажать трубку ладонью, потому что я расхохоталась в голос. Кабы мой героический душка знал, что во мне семьдесят пять килограмм весу, то есть меня хватит минимум на полтора хрупких существа! Отсмеявшись, я вновь прислушалась к лившемуся в мое ухо дивному тембру:
— Но если вы чувствуете себя хорошо, почему бы нам не встретиться примерно через час? Я мог бы за вами заехать, если вы не против.
Я, естественно, согласилась. Положив трубку, хрупкое существо бешеной бегемотихой кинулось приводить себя в человекообразный вид. Хорошо, что я недавно подстриглась и еще не успела обрасти. Боже мой, мои ногти! А синяки под глазами! Страх господень, а не женщина!
Через час я выглядела как новенькая, хоть ленточкой перевязывай. Сидя в ожидании звонка, как зачарованная, смотрела в окно на далекие огни реклам и размышляла: что еще принесут мне странные события последних дней? Мчатся с безумной скоростью — ни понять, ни предугадать, ни исправить. На байдарке я никогда не ходила, но, наверное, по ощущению похоже — несет лодочку безумная река, только берега мелькают. Некогда смотреть, незачем раздумывать — куда летишь, кто там машет с берега — все равно шальной поток утащит дальше, в неизвестность. Вот и я не думаю — не гадаю: кто этот пылкий красавец, пришелец из таинственной дали, спасший сегодня мою жизнь и получивший право на признательность и, что греха таить, любовь?
Я еще никогда в жизни не влюблялась безоглядно. Нравиться — нравились, но не более того. Полудетские флирты, романтические девичьи фантазии, от них сегодня и следа не осталось — так, легкие, как дымок, воспоминания, смутные и изменчивые. Но Франческо… Хоть я и понимаю: мы друг другу не подходим, и возможен между нами короткий необременительный роман, после которого и писем писать не стоит. Наверное, через пару месяцев после возвращения на солнечную родину, или после моего отъезда из Италии, Кавальери забудет о русской по имени Сонья Крапьюнови. В памяти останется что-то приятное, немного экзотическое. 'Славянки такие пылкие, чувствительные, нежные, немного печальные. О да, синьоры, я знаю, о чем говорю. Однажды… впрочем, это личное'. Мне стало грустно. Вечно со мной так: не успеет лето начаться, я уже ощущаю его быстротечность, ранняя осень вовсю дарит тепло, а мне кажется, что ветер по-зимнему колюч и холоден. Ну не вышло из меня оптимистки, такая уж я уродилась!
В дверь позвонили. Я сорвалась с места, наступила Прудону на хвост, он заорал нечеловеческим голосом (а каким еще голосом может орать кот?) и пулей выскочил в коридор. Я, внутренне содрогаясь, открыла. На пороге стоял Франческо с букетом роз. Удивительных роз, чудесного бледно-золотистого цвета. Я люблю розы, и всей их необыкновенной гамме предпочитаю желтый. Знаю, что желтый цвет — символ измены, но мне наплевать. Тем более, Франческо не может быть изменщиком: ведь между нами, собственно, ничего еще не произошло.
— Я не опоздал? — спросил он, явно волнуясь, и протянул мне букет.
— Нет-нет! — откуда в моем, вполне обыкновенном, голосе, который мне знаком с раннего детства, появились доселе неведомые роковые интонации? — Вы легко меня нашли?
