хранил стрекотание улетевших вертолетов. Солнце пригревало по-весеннему, но ветер был холодный, обжигал лицо и прошивал одежду.
Застава вытянулась цепочкой по узкой тропинке. Гринченко шел за Архиповым. Идти было тяжело, не хватало воздуха. Пот заливал глаза, и размытыми казались спальный мешок взводного, ляжки, обтянутые выгоревшим галифе, подошвы американских ботинок, поблескивающие отшлифованными подковками на каблуках. Когда ботинки исчезали из поля зрения, Сергей ускорял шаг, пока вновь не видел спальник.
Выстрелы прозвучали неожиданно и, усиленные эхом, показались гранатометными. Из-под сползшей на глаза каски трудно было разглядеть, кто и где стреляет.
– Ложись! – кто-то сзади ударил Гринченко по лодыжке.
Упал, где стоял, больно ударившись о камни.
Впереди застрочил пулемет. Стреляли по округлой, приплюснутой сверху вершине, расположенной слева и чуть впереди. Три маленькие фигурки карабкались по ее склону, а потом исчезли в темной складке, поросшей кустами.
– Подъём!
Опять Гринченко пытался не упустить из виду спальный мешок идущего впереди Архипова. Казалось, что взводный прикроет от пуль, ведь он такой высокий и широкоплечий. Теперь Сергей время от времени приподнимал голову и смотрел на склоны слева и справа. Тропинка круто повернула, и он увидел трех душманов, спускавшихся с округлой вершины. Шли в отрытую, быстро и не оглядываясь.
– Вон «духи»!
– Ну и что, – произнес Архипов. Сделав несколько шагов, обернулся и кивнул головой на вершину справа, похожую на обломанный клык, по которой тоже двигались три вооруженных человека. – А вон ещё... – и добавил, тяжело дыша: – Всю дорогу... будут сопровождать.
Гринченко больше не следил за спальником командира взвода и не посматривал на горные склоны, а только на тропинку, выискивая рядом с ней деревца, кусты, валуны или ложбины, за которыми или в которых можно спрятаться от пуль. Когда укрытие было рядом, замедлял шаг, когда далеко, ускорял. И вдруг заметил, что Архипов все время остается на одной дистанции. И все остальные идут так же.
Ещё раз заставу обстреляли на подходе к кишлаку. Ударили дружно с трех сторон, но едва десантники ответили, обстрел сразу прекратился, душманы разбежались.
Кишлак располагался на горном склоне и похож был на длинную многоэтажку, завалившуюся на бок. Жители ушли с душманами. Во дворах лаяли собаки, блеяли овцы и козы. Пахло кислым кизячным дымом и хлебом. Второй взвод расположился в крайнем дворе. Зинатуллов и Тимрук устроились с пулеметом на плоской крыше, а остальные разбрелись по двору. Гринченко пошел вслед за Угловым в дом. Выбитая трухлявая дверь висела на одной петле, отрывая две полутемные комнаты. В большей, жилой, был помост почти во всю ее площадь, покрытый коричневой кошмой. В нише были сложены полдушки, красные, желтые, зеленые. На глинобитном полу у стены стояли сундуки, окованные железом. Улов посбивал замки и повываливал на пол одежду и рулоны разноцветной материи. Чужой дом, чужие вещи, а бери, что хочешь, и делай, что хочешь...
Углов стоял на размотавшемся рулоне белоснежной материи, скользкой на вид, вертел в руках какую-то безделушку. Когда переступал с ноги на ногу, оставлял на материи светло-коричневые следы, точно прижигал утюгом. Вскоре безделушка полетела в груду подушек.
– Уходим. А то блох наберемся. – сказал Женька и перешел в другую комнату.
Там была кухня, большую часть которой занимал очаг – странный гибрид английского камина и донбасской угольной печки. На прибитых к стене полках расставлены блюда и подносы – деревянные, медные, фаянсовые – и коробки жестяные с надписями на латинскими буквами или арабской вязью. У очага валялся большой, закопченный котел. Складывалось впечатление, что его хотели забрать с собой, но в спешке уронили.
– Тащи котел во двор, – приказал Углов.
Ветер не задувал во двор и на солнце было совсем хорошо. Десантники поснимали бушлаты, кое-кто и гимнастерки. Присев на бревно у дома или на корточки у дувала, курили и балагурили. У сарая два «вольных стрелка» свежевали барана. Умелыми, быстрыми движениями стянули шкуру с задней части туши, отрубили эту часть, покромсали на большие куски и сложили в принесенный Сергеем котел. Остальное выбросили и принялись за второго барана.
– Дрова неси, – приказал Углов.
Женька посмотрел на него, как на дурочка.
– Где найдешь.
Гринченко, проявляя солдатскую сообразительность, окинул двор оценивающим взглядом.
– Дверь подойдет?
– Лишь бы горела хорошо.
За дверью от дома последовала дверь от сарая, а потом – загородка в нем. Крушил сарай с таким усердием, что не сразу услышал зов Архипова.
– За мной! – приказал старший сержант. – Автомат возьми, салага, и никогда с ним не расставайся!
Гринченко вернулся за автоматом и уже на улице догнал взводного. Ходить по одному запрещалось. «Молодым» это вбивали в голову в самом прямом смысле слова, но и «деды» ходили только парами или группами. Кривая улочка спускалась к небольшой мечети, похожую на заброшенную кочегарку, только верхушка трубы – минарета – не была закопчена. На крыше большого дома у мечети сидел солдат из первой заставы, вошедшей в кишлак с другой стороны, и стрелял из автомата одиночными. Сидел по-восточному поджав под себя ноги, долго целился по чему-то во дворе, а после выстрела радостно или огорченно матюкался. Архипов приоткрыл ворота, заглянул во двор. Там рябые и черные куры, не обращая внимания на выстрелы, клевали зерно, рассыпанное щедрой рукой. Пара уже лежала неподвижно, худой петух с общипанным хвостом трепыхался. Пытаясь встать на одну ногу, потому что вторую оторвала пуля, а молоденькая пеструшка нарезала круги по двору, роняя в пыль густые темные капли из шеи, оставшейся без головы. Очередная жертва кувыркнулась, отчаянно забила крыльями. Остальные куры шарахнулись от нее, потом замерли ненадолго, выворачивая в ее сторону маленькие головы, недовольно поквохтали, словно обвиняли в непристойном поведении, и снова с жадностью кинулись набивать зерном раздувшиеся зобы.
Архипов и Гринченко сходили в штаб, где старший сержант долго выяснял что-то у командира саперного взвода, а на обратном пути завернули в дукан, рядом с которым стоял разобранный, без колес, трактор. Дверь дукана была нараспашку. Внутри орудовали двое десантников – рылись в товарах, сложенных в дальнем углу. Дукан больше похож был не на магазин, а на кладовку нерадивого хозяина, свалившего в одну кучу и шмотки, и жратву. Сильно воняло керосином, а на полу, будто средство от тараканов, была рассыпана мука.
– Нож не нужен? – спросил десантник своего товарища.
– С выкидным лезвием?
– Нет. Рукоятка красивая.
– Не нужен.
Нож полетел в стену, отковырнул острием кусок глины и упал между коробками.
– Конфеты есть? – спросил Архипов.
Первый десантник махнул рукой в ту сторону, куда кинул нож:
– Там.
В большой коробке лежали леденцы в красивых, хрустящих обертках. Взводный набил ими оба кармана галифе. Взял горсть и Сергей.
– Бери больше: под чай хорошо идут, – посоветовал Архипов.
– А чьи это? – поинтересовался Гринченко, пытаясь прочесть иностранное название на конфете.
– Швейцарские, вроде.
Надо же, затерянный в горах кишлак, а конфеты такие, какие и в Донецке не найдешь! Набрал их много. Затем порылся в тряпках и перешел к полке, на которой стояли маленькие японские транзисторные
