было. Вскоре кредитор угощался за их столом. Через полчаса нахлебников стало трое, а четвертый побежал в магазин за вином. Деньги дал Сергей. Когда-то сам так же куковал в баре, ожидая, кто отдаст долг или угостит на дурняк. Последнее называется «упасть на хвост». Теперь хвостом был сам и довольно пушистым: за вином бегали несколько раз. Не поступи Сергей в институт, стал бы одним из таких «хвостопадов». Расставшись с Зоей, запивал все чаще, начались напряги на работе. Особенно разнесло весной, и не получи орден и не познакомься с Инной, женился бы спьяну на какой-нибудь «Зойке» и так же, как Бас, шакалил по пивбарам. Выходит, Инна помогла вернуться на свою дорогу...
Утром проснулся с потрескивающей, но на удивление светлой головой, точно вино и пиво выдавили из нее тяжелые, тоскливые мысли. Вдруг понял, что соскучился по делу, риску. И еще хотелось женщину – и именно Оксану. Есть ничего не мог, выпил только чаю, и когда мать вернулась из магазина, встретил ее в прихожей одетым.
Мать, опершись рукой о холодильник, с трудом стягивала с распухших ног зимние сапоги и рассказывала, произнося слова с приходом:
– Колбасу давали... Очередь – ой-е-ей!.. Хорошо, Тамара стояла, взяла мне... Ой, что будет, что будет!
Холодильник, словно забоявшись пророчества, вздрогнул и заурчал надсадно. Мать испуганно отдернула руку.
– Тюфу, чертова тарахтелка!.. Ночью как хрюкнет – мертвого поднимет!
Она вдруг заметила на сыне шапку и куртку.
– Гулять идешь?
– Нет.
Мать выпрямилась, взялась за холодильник двумя руками.
– Может, еще побудешь?
– Нельзя. Позвонил шефу, говорит, на праздники много работы, вчера еще должен был вернуться.
Мать выложила неторопливо из сумки на холодильник колбасу и зеленоватые пачки маргарина.
– У нее был?
– Нет.
Мать облегченно вздохнула.
– Может, завтра?
– Надо, мам...
– А когда приедешь? – Она уже смирилась с отъездом, но перед тем, как сказать «да», выторговывала хоть что-нибудь.
– На майские праздники... Нет, сразу после них, – поправился он, – на праздники много работы.
– А раньше?
– Если получится.
– Приезжай в начале апреля, поможешь картошку сажать.
У них был участок возле посадки: пользовались, как и многие жители квартала, бесхозностью земли под терриконом. Но картошку обычно сажали в конце апреля.
– Хорошо, – пообещал, заранее зная, что не приедет.
Мать это поняла.
– Поможешь отцу, – говорила она, – а то старый уже, трудно ему. А без картошки – сам знаешь... Так ты к ней не заходил?
– Нет, мам!.. Забыл я ее, понимаешь! У меня теперь другая есть, получше!
– Ну что ты, что ты?! – запричитала она и погладила сына по плечу. – Другая – так другая. Приезжай с ней, познакомимся. Она хорошая?
– Нормальная.
– Вот и приезжайте вдвоем. Выходные выпадут – и приезжайте... Может, тебе колбаски на дорогу дать?
– Зачем?!
– Ну, мало ли что, ехать-то долго. – Она поправила на сыне куртку. – Не холодно в ней? Может, свитер отцов подденешь? Я принесу сейчас.
– Не надо. – Он топтался у двери, не решаясь выйти.
– Ну, давай я тебя поцелую.
Сергей наклонил голову. Руки матери помяли куртку на груди, до щеки дотронулись ее сухие, шершавые губы. В нос попал знакомый запах шалфея, исходивший от седых волос.
Мать всхлипнула.
– Ну, чего ты?! Приеду. Может, через пару недель, а в начале апреля – точно.
– Да это я так. – Она размазала слезы по щекам, убрала за ухо выбившуюся из-под заколки прядь волос. – Ну, иди. Счастливо добраться!
– Спасибо, мам! До свиданья!
– До свиданья!.. Ну, иди, иди... – говорила она и поглаживала грудь слева. Другая ее рука дотронулась до спины сына и как бы подтолкнула, чтобы удачней перешагнул порог.
Оксана лежала, прижавшись к его боку, и заглядывала в глаза, словно надеялась увидеть в них прощение за то, что не застал ее дома, что носили ее где-то черти. Самому бы извиниться: помело – вечернее платье с низким декольте – валялось на ковре у кровати и разрез стал ниже сантиметров на пятнадцать. Вместо извинений произнес то, что понял в разлуке:
– Я люблю тебя.
– Повтори, – прошептала она.
– Я – тебя – люблю.
Оксана прижалась плотнее, ткнулась носом в его плечо и замерла. Не шевелилась и молчала долго, точно проверяла на правдивость каждую букву признания.
– Сереж, ты детей любишь?
– Не знаю... Нет, наверное. Утомляют.
– Это потому, что своих нет, а появятся, сразу полюбишь.
– Постараюсь, – ответил он, поражаясь сходности вопросов и доводов у влюбленных женщин.
– Полюбишь, так всегда бывает.
– Хорошо, полюблю, – согласился, чтобы сделать ей приятное.
– Вы ведь скоро все... – Оксана запнулась.
– Что – все?
– Ну, это... Жанна говорила, что скоро разбежитесь кто куда – так?
– Много она знает! – Жанна, оказывается, знала больше него, и это разозлило. – И Спортсмену надо бы язык укоротить!
– Она его жена, вот он все ей и рассказывает.
Виктору Жанна при каждом удобном случае напоминала, что не жена ему и никогда ею не будет.
– Разве?
– Живет с ним – значит, жена.
– А ты мне?
– И я тебе.
– Но почему же ты не хочешь, чтобы я тебе рассказывал все?
– Теперь хочу... Правда, что она говорит?
– Скорее всего, – ответил, чтобы не признаваться, что с ним никто об этом не говорил.
– И что... и куда потом?
– Не решил пока.
Что будет потом – интересовало меньше всего. Вероятно, никакого потом не будет, потому что устраивало только то, что есть.
