Крупные слезинки выкатывались из уголков глаз, шустро сбегали по щекам к подбородку, там растекались и будто исчезали, всасываясь в кожу, чтобы снова появиться из глаз.
32
В порт мы пришли ранним утром. Теплоход, как зачумленный, поставили на край дальнего рейда, в стороне от всех. Сейчас налетит воронье, начнет клевать...
Я спустился в каюту, осмотрел ее. Есть такой способ рассчитаться с врагом – подсунуть ему что- нибудь перед таможенным досмотром. Сам иногда пользуюсь. Года три назад достал меня матрос, стоявший со мной вахту, я по пьянке и вколотил ему кулаками в голову уважение ко мне. Матросу не дошло, написал на меня рапорт капитану и обещал по приходу написать начальнику пароходства и парторгу. Дело, конечно, замяли бы, но я не привык надоедать просьбами по мелочам, чтобы не отказали в помощи в действительно сложной ситуации. На матроса я потратил два платка с люрексом. Никакого криминала в них не было бы, предъяви матрос их таможне, но платки были найдены спрятанными под сидение дивана, поэтому стали контрабандой. Больше я не встречал матроса на судах, а рапорта его никто всерьез не принимал, хотя писал он их долго и многим, включая Генерального секретаря.
Кто-то хотел и со мной проделать такой номер. Ничего чужого не обнаружив, я разложил на диване и столе купленные в рейсе шмотки и, уходя, остановился перед дверью, чтобы достать ключ из кармана и закрыть каюту: береженого бог бережет. У комингса был постелен коврик – подарок боцмана. Я часто цепляюсь за коврик, поэтому на нем всегда складки и один угол как бы загнут, насунувшись на комингс. Сейчас коврик был словно утюгом проглажен. Под ним лежал журнал «Плейбой». Как написал однажды безграмотный помполит о подобном случае, был обнаружен журнал с порнографией и однографией. Однография – это, наверное, снимок одного обнаженного тела. Кто подсунул мне журнал – выясним. Уверен, что не Маркони, поскольку знает: на него подумаю в первую очередь. Скорее всего, тот, на кого вообще не подумаю. Допустим, Раиса. Кто бы ни был, а наказать надо. И чтобы другим неповадно было, и потому, что люблю мстить. Месть – сладкое, как любовь, чувство, и только двум этим чувствам жертвуют жизнь.
Первым на судно прибыл кагэбэшник – молодой старший лейтенант с тонкими, словно подбритыми, бровями и ловкими и важными движениями официанта из шикарного ресторана. Не знаю, кто из стукачей, где и когда снабдил информацией, но, заняв каюту первого помощника, пустовавшую весь рейс, старлей сразу вызвал дневальную. Допрашивал ее с полчаса, а потом, как я и предполагал, вызвал меня. По его вопросам я понял, что от Нинки он ничего не добился, кроме признания в соучастии в преступлении. Со мной кагэбэшник вел себя хамовато, хотя, я уверен, знает, с чьим зятем имеет дело. Я подробно выложил ему все, что знал о третьем механике, упустив лишь способ, которым спровоцировал Андрея на драку. Старшему лейтенанту приятно было услышать, что сбежавший – убийца и что это нетрудно доказать.
Едва старлея увез катер, как к борту подошел другой, с таможней. Этих было десять, за всеми не уследишь, и я не удивился, когда пожилой и грузный таможенник с красными полосками на щеке – наверное, досыпал на катере, положив голову на верх спинки переднего сидения, – сразу же направился ко мне в каюту.
– Может, по рюмочке? – предложил я, уверенный, что он откажется.
– На службе не пью.
– Ну, тогда приступайте к исполнению обязанностей, – разрешил я, не скрывая усмешки, и показал на разложенные на диване и столе шмотки.
Он быстро и небрежно осмотрел их, прошелся по каюте, разглядывая переборки и подволок, остановился перед ковриком.
– Поднимите, – попросил он.
Есть что-то подлое в том, что тебя заставляют находить у себя контрабанду. Вежливо просят поднять или открыть что-нибудь, вежливо советуют, куда и что положить, вежливо предлагают подписать акт об изъятии. Это унижает сильнее, чем грубость. Меня унизить не получилось, по крайней мере, сегодня. Я, насмешливо глядя в глаза таможеннику, поднял коврик. Мужик попался умный, понял все чуть раньше, чем я выполнил просьбу, и отошел к столу, точно хотел еще раз проверить разложенное там.
Я достал из рундука бутылку виски, два стакана и тарелку с бутербродами, поставил на стол, скинув вещи на диван. Молча налив по полстакана, взял свой. Таможенник восхищенно хмыкнул – ну, ты и жох! – и взял второй стакан. Молча чокнувшись, выпили.
Я снял с руки японские часы – не какая-нибудь штамповка, обошлись в сто десять тысяч иен, – положил перед таможенником на стол.
– Кто?
Он поскреб красные полосы на щеке, посмотрел на меня, на часы. В людях и часах он разбирался, поэтому бережно взял презент, спрятал во внутренний карман кителя и произнес:
– Третий помощник.
Ах, щенок! Вот уж на кого, действительно, не подумал бы! Хотя, конечно же, только молодые глупые цуцики тратят валюту на порнушку, и только они думают, что справиться с матерым волком – раз плюнуть. Ну, ты у меня поплюешь с причала, посидев годик-два матросом в подменном экипаже.
– Повторим? – предложил я, взявшись за бутылку.
– Хватит, – отрезал таможенник и посмотрел на блок жевательной резинки, который, вместе с тремя пачками сигарет, для него и был приготовлен.
Я кивнул головой.
Забрав лишь жвачку – наверное, для внуков, отцы больше о себе заботятся, цапнули бы в первую очередь сигареты, – он опять поскреб щеку, протянул мне руку, прощаясь, и вышел из каюты, довольный собой и мной. Людям нравится продаваться умным и щедрым.
33
Во время обеда я понял: случилось что-то важное, непосредственно касающееся меня. Не мог угадать, что именно, однако по ожидающим, с плохо скрытой насмешкой взглядам членов экипажа я сообразил, что трон под Тираном пошатнулся или уже падает. И неудачный подкоп третьего помощника, и хамство кагэбэшника, и досмотр (раньше не досматривали вообще) – это не случайные совпадения. Такое впечатление, что у меня все-таки нашли журнал и составили протокол, а тесть отказался выгораживать меня. Кстати, не в тесте ли причина? Обычно интуиция не подводит меня.
Я поднялся на мостик. Там был один Янцевич. Он оставил нос в покое, грыз ногти. Белесые перья волос были тщательно прилизаны к загорелым бронзово-красным темени и вискам, а на затылке торчали, напоминая недощипанный куриный хвост.
– Катер заказали? – спросил я.
– Да, – ответил Янцевич сквозь зубы, которыми вцепился в ноготь указательного пальца, того самого, которым обычно ковырялся в носу. – Везут.
«Граница открыта» – таможенники закончили работу, и родственники, торчавшие с утра на причале, получили разрешение сесть на рейдовый катер, чтобы добраться к нам. Наверное, приедет жена Янцевича, поэтому он и прилизался. Сомневаюсь, что она соскучилась по мужу, скорее, за барахлом едет. Однажды подслушал разговор двух жен моряков. Та, что постарше, втолковывала молодой: «Обязательно встречай. На час опоздаешь – пропьет все или проституткам раздарит. Выгребай весь товар, а потом отпускай его, пусть что хочет, то и делает. А с деньгами и ты найдешь с кем погулять». Моя жена чуть лучше, потому что
