повороты, смыкания и размыкания строя, выпады с копьями наперевес не могли не занимать. Тут все, как один, враз приводились в движение резким непререкаемым голосом:
– Фор!.. Цурюк!.. Нах рехтс!.. Линкс!.. Абштанд!..[Вперед!.. Назад!.. Направо!.. Лево!.. Дистанция!., (нем.)]
Дворянство мотало на ус ловкие и проворные ухватки иноземцев, разглядывало их ладно пригнанные выпуклые панцири, не без досады подмечая, как неуклюже, на разный вкус и лад было одето и вооружено само. Все чуть ли не домодельное и как бы еще с пращурова плеча. И хоть, что говорить, прочны и надежны были чешуйчатые куяки, кольчужные юшманы, а то и богатые пластинчатые бехтерцы или совсем устарелые колонтари, но отеческие доспехи обременяли излишеством и тяжестью железа, лишали подвижности. Не всегда, видно, впрок приверженность старине. Правда, оружие едва ли уступало иноземному, и протазан казался игрушкой рядом с рогатиной. Когда есть что сравнивать, тогда есть и о чем спорить. Толки велись вперемешку.
– Верно, искусники за рубежом, да и мы не лыком шиты. Пушки наши куда с добром, свей, слыхал, крадут их.
– А колокола немецки слыхивал? Глухо, аки в сковороду, бьют, не в пример московским.
– Отступись с колоколами. Не о том речь. А о том, что всяко оружие головы требует. Баторий-то в недавни еще поры Псков брал и не взял. Не помогла ему нова ратна снасть, А у Смоленска ноне не Жигимонт ли со всеми иноземными ухищрениями понапраске пыхтит?
– Ляхи свои сабли бросают, коль наши им достаются.
– А колокола ихни слыхивал?
– Далися дурню колокола! Молчи уж!
– Они хитростью, а мы храбростью.
– Полно-ка: «мы» да «наше»! Было б у нас ладно, не хватили бы столь лиха. Поделом немцы нам под носом утирают, ишь како ратуют – завидки берут!
– Впрямь. Доброе переимать не зазорно…
Отвлеченные зрелищем, дворяне упустили из виду Скопина, который с воеводами медленно проехал позади них к дворцовому крыльцу. Только услыхав его быстрые шаги по ступеням, все стали поворачивать головы.
– Хитра наука! – воскликнул князь, указывая на замерший мгновенно строй ландскнехтов. – Всем подобает овладеть сим. Всем без изъятья! И с тщанием добрым. Я глаз не спущу. Инако не ждать успеха.
– Недолго той земле стоять, где учнут свои уставы ломать, – хмуро буркнул в бороду Лыков, но так, чтобы было слышно Куракину. – Вельми доверчив наш стратиг, перед иноземцами стелется.
Не по нраву Лыкову, что Скопин сговорил царя переложить с немецкого да латыни устав дел ратных, дабы русские ни в чем не уступали на бранном поле ни Испании, ни Англии, ни Литве. По тому уставу и задумал устроить князь Михаил набираемое ныне войско. Однако Лыков, как и многие из окружения царя, почел то за пустую забаву: не вырастают лимоны на елках, и не выводят медведи львов, всякое новшество осмотрительности требует.
Дворянство же с одобрением приняло слова Скопина, согласно закивало головами, радостно зашумело.
Скопин приятельски обнял вышедшего навстречу из покоев подбористого Делагарди, поманил к себе Зомме. Вместе с пышно разодетыми своими и не меняющими походных одежд, а оттого более приглядными в ратном стане иноземными воеводами Скопин был как бы примиряющим всех посредником. И в его живом взоре, в непринужденных движениях сказывалась та простота обхождения, которую бы осудили в боярских теремах, но которая привлекала служилое большинство.
Пока Скопин весело переговаривался с воеводами, готовясь идти к трапезе, возле крыльца явилось несколько дворян в дорожных кафтанах, один из них поднял над головой свиток.
– Везение тебе, княже, ныне на челобитные, – пошутил Куракин. – Успеется, поди, с чтивом, щи остынут. Но Скопин не любил откладывать дела.
– Отколь посланы? – доброжелательно протянул он руку к бумаге.
– Из Рязани. От Прокофия Ляпунова.
Князь начал читать и вдруг, не дочитавши, густо залился краской, потом мертвенно побледнел. С задрожавших губ его сорвались гневные слова:
– Государя поносить!.. На государя клепать!.. Надвое разодранная грамота полетела к ногам рязанцев. Те оторопели.
– Что? О чем писано? – встревожились все вокруг.
Скопин не отвечал. Он низко склонил голову, унимая гнев или устыдясь вспыльчивости, всполошившей окружающих. Делагарди мягко тронул его за плечо, но отдернул руку – плечо было неподатливым, окаменевшим, и он стиснул рукоять шпаги. Лыков с Куракиным пристально разглядывали рязанцев, не знавших куда деваться. Шереметев был невозмутим. Лишь отважный усач Зомме отличился проворством, сбежав с крыльца и прикрыв собой полководца.
В почтительном отдалении напряженно ждало развязки служилое дворянство. Нетрудно ему было смекнуть, о чем шла речь в ляпуновской грамоте, оно и само бы поддержало Прокофия, не желавшего больше сносить оплошного безвольного царя, если бы Скопин не был так безоглядно предан своему дяде. Может, все-таки Ляпунов проймет Скопина?
Наконец юный князь поднял голову. В глазах его уже не было ярости. Смятенные рязанцы покорно пали на колени. К ним сзади подобралась стража, и, острые бердыши зловеще нависли над ними.
– Лютой казни достойны вы за крамолу, – с тяжелым вздохом молвил Скопин ляпуновским посланцам. – На что уповали? На измену мою? Али за недоумка посчитали? Молод, горяч-де – мономаховой шапкой мигом прельстится. Коим проступком обнадеял я вас, чтоб отступником меня счесть? Я по гроб верен государю…
– Помилуй, княже, – запричитали рязанцы. – В сущем неведении мы. Прокофий нам грамоту запечатану всучил. Его к ответу зови!
– Не ждал я подвоха от Ляпунова. Полагал, в разум пришел он. Нет, разума у него мене, нежли наглости. – к Скопину уже возвратилось спокойствие.
– Сам уклонился, а наши головы подставил, – расплакались рязанцы.
– Идите прочь, вон, с глаз долой! Не хочу подобиться Грозному в его убежище, а то не избежать бы вам наказания.
– Остерегися, Михаиле Васильевич, не отпускай их, – сбросив оцепенение, тихо посоветовал искушенный Шереметев. – Положи предел доброте своей, с пристрастием допрос учини.
– Брось, Федор Иванович, таки дела не по мне.
Не желал знать Скопин, что добродетель сама может быть наказуема, не хотел допускать ожесточения, которое и без того переполнило родную землю. Снова на его юном лице расцвела улыбка и он широким радушным взмахом руки пригласил воевод разделить его трапезу.
Понурясь, чуть ли не бегом устремились рязанцы к воротам мимо безмолвно расступившегося служилого люда. Стражники искали в снегу вторую затерявшуюся половину ляпуновской грамоты. Когда они нашли ее, Лыков с Куракиным переглянулись и только после этого последними вошли в покои.
