6
– Вконец изводит, нечиста сила! Веревки из нас вьет! Дурит без передыху! Препоны таки чинит, ровно и не отпущены мы!..
В лачуге Уланки не повернуться, мужиков набилось, как грибов в кузовок. Потрясали они кулаками, жаловались на надзорщика. Припертый ими Кузьма не мог встать с лавки. Так и сидел, поджавшись, в накинутый на исподнюю рубаху шубейке, босой, в руке шило, с колен свисали ремни конской упряжи.
– Чай, собралися уж, – дождавшись, когда все умолкнут, подивился Кузьма. – Не завтра ли отъезжаем?
– Кабы завтра! Лукавый бес лошадок у нас захапал: мол, вы-то вольны, по шереметевску слову, катить на все четыре стороны, о лошадках же воевода не заикнулся, а потому, дескать, гуляйте без лошадок. Не поганец ли?
– С чего взъедается?
– А все с того, Минич, – подал голос из-за спин Подеев, – что жалобишка наша ему досадила, ославили, вишь, мы его пред Скопиным, хошь и ни словца о нем в жалобишке не было, сам ты писал – знашь. Попала вожжа под хвост, что ты содеешь, едри в корень! Смаху надобно было ехать да, чай, хворого тебя не захотели оставлять.
– На тебя лаялся, – добавил Гаврюха, – коль встренет-де, посчитается.
– Что ж, посчитаться не грех.
– Не вздумай. За саблю хватится. Ростовец Тимоха посчитался было, так он Тимохе саблею плечо рассек. Да еще смутьяном объявил, в темницу Тимоху кинули.
– Сызнова жалобишку писать? – спокойно спросил Кузьма. – Подымут нас на смех. Ябедники, мол. На то и бьет над-зорщик. Аль уж не постоим за себя?
– Куды с голыми руками на саблю?
– Обождите-ка у избы, оденуся ужо.
Когда мужики вышли, Кузьма еще немного посидел на лавке, молодечески встряхнулся, потом неспешно снял со стены бич…
Надзорщик не скрыл злорадной ухмылки, когда у конюшен, откуда отправлял посошных в извоз к Ярославлю, он увидел кучку нижегородских мужиков.
– Каяться пожаловали?
Спрятав бич за спину, Кузьма подошел к нему.
– Добром прошу, человече, отдай лошадей.
– А-а! – уставил руки в бока надзорщик. – Ты-то и есть заводчик? Давненько мои батоги ждут тебя!
Надзорщик был низкоросл, но крепок и плотен, с тяжелым мясистым лицом, обросшим густыми черными брудями. Смотрел исподлобья с презрительной насмешливостью, чуя за собой превосходство в силе и власти.
– Мигом робят кликну, а ты порты сымай, готовь задок, – оскалил зубы он.
– Не доводи до греха, – с холодной невозмутимостью предупредил Кузьма.
– Мне грозить? Мне! – взвился надзорщик. – Я тебе не Шереметев, чтоб спущать!
Надзорщик резко взмахнул кулаком и ударил Кузьму в лицо. Тот пошатнулся, шапка слетела в снег.
– Еще хошь?
Но Кузьма не дрогнул.
– Поле! – сказал он.
– Ах, поля возжелал? Мне, боярскому сыну, с тобой, алтынщиком, честью меряться! Ишь куды метишь!..
Не подходя близко, мужики все плотнее окружали их, со стороны набегали любопытные. Подъезжали даже на санях.
– Без поля не отпущу тебя, мне уж срамно пред ними будет, – кивнул Кузьма на мужиков. – Все они поручники мои.
Твердость Кузьмы и сбивающееся кольцо мужиков лишь на миг смутили надзорщика. Не долго думая, он выхватил из ножен саблю.
– Ладно, задам я тебе поле! Не пеняй!..
Кузьма с удивившем надзорщика проворством вдруг отскочил, и свернутый в его руке бич махом расправился.
Надзорщик и шагу не ступил, как конец бича хлестнул его по сапогам.
– Ну держися! -злобно возопил он и кинулся на Кузьму. Но тут же сбитая с головы взлетела его шапка.
– Вот и оказал ты мне честь! – крикнул Кузьма. – И еще окажешь!
Не мог поверить своим глазам надзорщик. Только что перед ним был один человек – вовсе неопасный и сдержанный, а, глядь, уже иной – дерзкий, сноровистый, неухватчивый. Но это еще больше распалило ярость. Надзорщик бешено замахал саблей, пытаясь отсечь мелькающий прямо у носа змеиный хвост бича. Но удачи не было. Хлесткий удар обжег ему руку и сабля чуть не выпала из нее. И уже горячий пот потек по лбу, и уже взмокла спина. Надзорщик заметался, уворачиваясь, – бич везде настигал его.
Сперва робко, в кулак да в бороду, а потом, не таясь, стали похихикивать мужики. Некоторые уже заходились в смехе.
По-медвежьи взревел надзорщик и, оставив Кузьму, в безрассудном неистовстве рванулся к мужикам. Те отпрянули, повалились друг на друга. И тут цепко и жестко обвил его бич ниже пояса, и от сильного рывка надзорщик упал на колени. Подлетевший юрким воробьем Гаврюха ухватил саблю.
– Вставай-ка, судиться к Скопину пойдем, – сказал посрамленному полыдику Кузьма. – Пущай он нас докончально рассудит.
– Проваливайте! – трясясь от злобы, прохрипел надзорщик. – Со всем добром вашим! Чтоб духу вашего не было тут!
– Впрок бы тебе наука пошла, – пожелал Кузьма, спокойно свертывая бич.
В тот же день обозники покинули Александрову слободу. На прощанье Уланка сказал Кузьме:
– Помяни мое слово, мира на Руси и впредь не будет, покуда меж людьми не бог, а бес лукавый. Не станет лжи да гордыни в людях – не станет и греха. В едином истом покаянии-то и обретется согласие. Крепкие духом сыскаться должны, что не свое, а людско выше поставят. Не сыщутся – все сызнова прахом пойдет.
– А Скопин?
– В его руке токмо меч, – загадочно усмехнулся мудрый изгой.
Выехав за острог, обозники узрели в стороне ряды стрельцов, слаженно взмахивающих копьями. Перед ними восседал на коне ладный иноземный латник.
– Рехтс!.. Линкс!.. – донеслись до мужиков непонятные слова.
Снег переливался искристыми россыпями. Солнце било в глаза. И каленая стужа лишь бодрила при таком яром сиянии.
