— Девчонки, как же я вас люблю!
— Ура! — ответила Настя.
— Дела-то как?
— Дела, как положено. Ну, приехала я, нашла его. Слава Богу, были они на базе, то есть не в плаванье. Нашла Серёжку — в общаге офицерской. Ну и общага, девчонки!! Конюшня — и то лучше!
— Давай, давай. Ближе к делу!
— Серёжка, после всей этой истории — в больницу попал. У него псориаз начался. Вся кожа была в бляшках. И суставы начали болеть. Сейчас уже лучше.
— Не мудрено, что псориаз. Это всё — от нервов. От нервно-психических нарушений, — с умным видом сказала Раиска.
Костик сказал, что сначала Серёжка так сильно пить начал, что его чуть со службы не уволили.
— Бедный Серёжка! Вот уж кого жаль!
— Жаль, — продолжала Зинка. — Он и сейчас… пьёт. Костик говорит, что меньше, но пьёт. Я его в общаге застала пьяным. Сильно пьяным. Утром он протрезвел. На службу пошёл. Я в комнате убрала, в магазин сходила. Приготовила всего… еды всякой. Пришёл он вечером, поздно уже.
— Ну?
— Ну, слово за слово… Зина, мол, ты настоящий друг… Я тебе доверяю, как себе… Никого у меня теперь нет… Выходи, говорит, за меня замуж!
— А ты?
— Ну, и я… говорю ему, что люблю его.
Что давно, давно люблю его…
— Ну?
— Ну, пошёл он, ещё бутылку водки принёс, и выпил её. Сам выпил, по полстакана себе наливал. И целоваться полез. Л мне вдруг так противно стало. И тут он говорит: «Наташенька, как я тебя люблю!»
— Да…
— Ну, я встала, и за стол села. А он — заснул. Вот и всё.
— И всё?
— Да. На следующий день я проснулась, и как будто покрывало у меня спало с глаз. Спокойная стала, как танк. И уехала через два дня. Всё перестирала ему, и Костику заодно. Борща наварила, и сказала, что если пить будет, то я его перестану своим другом считать. И он до моего отъезда — в рот не брал, ни капли!
— Ну, Зинка! Ну, ты даёшь!
Раиска не знала, что сказать. Зато Танька знала.
— Зинка! Какая ты молодец! Можно сказать, что ты — от болезни исцелилась!!
— Да, у меня чувство такое, что я выздоровела. Как от болезни… Не любила я, а так… Мне теперь даже страшно — вдруг бы я с ним осталась… Вдруг бы я воспользовалась… Это ведь тоже — всё равно, что предавать, да? Да, Танька?
Зинка закрыла лицо руками и посидела так несколько секунд. Потом отняла ладони от своего лица и улыбнулась. Как бы даже чуть-чуть виновато улыбнулась.
— Я вдруг поняла, что не люблю его, — продолжала Зинка. — И он — совершенно меня не любит. Сколько же лет это было со мной… Слепая я была, слепая, и дурная… И завистливая… Это была зависть, а не любовь… Вот так.
Зинка говорила такие слова, а лицо её сияло. Она действительно напоминала человека, вставшего на ноги после тяжёлой болезни.
— И он… — продолжала Зинка, — он любит Наташку, до сих пор любит, не смотря ни на что! И мне нельзя вставать между ними. Не стоит счастье своё… воровать…
Макарова обняла Зинку.
— Молодец! Как хорошо, Зинка! Какая ты молодец!
— Слава Богу, — сказала Зинка Ипатьева. Серьёзно так сказала.
Глава 12
— Слава Богу, — ответила ей Макарова.
— Да. Вот так я и съездила. Сама себе не верю.
— Молодец!
— Теперь — про Костика расскажи, — сказала Настя.
Настя замерла. Она готова была услышать всё что угодно.
Но страшно! Страшно-то как было!
— А Костик — вроде бы один. Пока… В общаге живёт. Не женат. Правда, там одна официантка вьётся вокруг него… Он про тебя спрашивал. Говорит, что писал тебе, а ты не ответила. Он и понял, что ты его. того… отвергла. Тогда, зимой.
— Как не ответила? Вы же знаете, что письмо писала. Я — письмо это на тумбочку к Наташке положила, как мы с Серёж-: кой договаривались.
— Да… Наташке тогда — только до твоего письма было! У неё тогда совсем другие были заботы, — вступила в разговор Раиска.
— Не передала Наташка письмо твоё. Видно, забыла Серёжке отдать. И тебе не; сказала ничего. Или забыла, или побоялась… — Зинка развела руками.
— Как? — только и могла произнести Настя.
— Не передала, и не сказала. Никому,! и ничего… Если бы просто забыла передать, то чего бы ей было нам не сказать? Можно было бы письмо по почте отправить, — отозвалась Зинка. — Может, она боялась, что ты Костику написала всё… про неё саму.
— Другого ничего и не придумаешь, — сказала Раиска.
Единожды предав… — сказала Танька Макарова. — Если она Серёжку, мужа своего, не пожалела… То, что ей до тебя с Костиком?..
Настя молчала. Казалось, что всё сказанное до неё просто «не доходит». Молчали и девчонки.
Зинка посидела на кровати, потом вытянула ноги, и сказала:
— Устала я всё-таки. Ну вот, про Костика. Когда выяснилось всё, Костик твой сразу ожил, и стал про тебя спрашивать. Как ты, да с кем… Сказал, что очень рад, что никого нет у тебя. Так и просил передать. Но официантка эта — раз десять в комнату заглядывала! Увидит меня, и убегает. По-моему, у них уже что-то есть.
До Насти начало «доходить»… На глазах у неё показались слёзы.
Как Наташка могла не передать письмо? Не специально лее она… Нет, невозможно поверить, что она из-за себя… что она — сознательно не передала это письмо… Неужели правда?
Вот как оно бывает… Предательство…
Предали тебя, Настя.
Казалось, что Настя давно свыклась со своим одиночеством. Свыклась со своей; единственной, робкой, так и не получившейся любовью. Костик не ответил на письмо, и Настя жила себе, как прежде. Жила, понимая, что не в силах изменить происходящего.
Но вот узнала Настя, наконец, почему Костик молчал…
Нет, не свыклась, не свыклась Настя со своим одиночеством.
Не свыклась, а просто спрятала свою любовь — за вечную свою неуверенность.
Спрятала от всех, и от себя. Спрятала так глубоко, как только могла.
И Настя снова увидела перед собой бледное, измождённое лицо своей матери.
«И я — такая же! — отозвалось сердце Насти. — Ничего, ничего не получается у меня! И даже письмо моё — теряется… Не могу… Никогда, никогда ничего не получится у меня… Как же так? Предательство… Костик ждал, а теперь… Теперь у него официантка… Всё. Теперь — всё».
Вот она, вечная неуверенность, вечная покинутость. Подступила комом к Настиному горлу. Жива
