египетский знак жизни. На второй фотографии он увидел обеих подруг, рядышком, на фоне Сфинкса в Гизе.
— Когда это было?
— В прошлом феврале. Мы совершили поездку вверх по Нилу до Ассуана, в честь седьмой годовщины нашего знакомства. Семь для нас священное число.
Голос Карин Мюллер звучал монотонно, словно то путешествие никак ее не касалось.
— Вы любили ее?
— Я и сейчас ее люблю.
Длинными сильными пальцами она подтянула брюки на коленях.
— В ту пору госпожа Хеммерли, наверно, была еще здорова?
— Да. По крайней мере, так казалось. Чудесная была поездка.
Странно, подумал комиссар. Почему она ничем меня не угощает?
— Обычно отмечают пятилетний или десятилетний юбилей, — сказал он. — Почему же семь?
— Трижды семь — двадцать один. Госпожу Эрни убили в двадцать один час. Это не случайность.
— Откуда вам это известно?
— «Радио Базилиск» сообщало.
— Расскажите мне вкратце историю болезни вашей подруги, будьте добры.
— Это обязательно? Вы ведь можете сами прочитать.
— Прошу вас. И, если можно, стакан воды.
Карин Мюллер встала, ушла на кухню и вернулась со стаканом воды. Походка у нее была безрадостная, унылая.
— Все произошло очень быстро. Как гром среди ясного неба. В начале марта у нее начались головокружения. Я подумала, что она просто переутомилась. И ничего не сделала.
Она посмотрела на свою правую руку, поднесла ее к губам и прикусила, на несколько секунд. Потом уронила на колени.
— Родственники раковых больных всегда укоряют себя, — сказал Хункелер, — думают, что виноваты, вовремя не распознали болезнь. Но эти упреки несправедливы, неоправданны.
На мгновение Карин Мюллер подняла взгляд. Прозрачные светлые глаза посмотрели на комиссара в упор.
— Я должна была заметить. Я же анестезистка и часто сталкиваюсь с раковыми пациентами. Головокружение подчас тоже симптом рака.
— Как раз потому вам и не стоит корить себя. Как раз потому, что вы в этом разбираетесь.
— Прошу вас, не надо советов. Рассказывать дальше?
Комиссар кивнул, отпил глоток волы.
— Доктор Эрни была доверенным врачом Регулы. Они дружили, наверно еще со студенческих времен. Госпожа Эрни диагностировала приступы слабости. Позднее, в начале мая, Регула несколько раз падала в обморок, без всякой видимой причины. Седьмого мая в семь утра — это было воскресенье — я отвезла ее в неотложку. Там ей сделали томографию и обнаружили метастазы. Поиски первичного очага результатов не дали.
— Неужели так бывает? Никогда не слыхал, чтобы обнаруживали только метастазы.
— Увы, бывает и так. Первичный очаг иной раз очень-очень мал. И может запрятаться. Метастазы у Регулы уже настолько прогрессировали, что удалить их было невозможно. Да и вообще операция вряд ли бы помогла. Первичный-то очаг все равно никуда бы не делся. И ее оставили умирать. В скором времени, десятого июня, в субботу, она скончалась здесь, в этой квартире. В двадцать один час.
— Вы наверняка чертовски злы на госпожу Эрни, — заметил Хункелер, — ведь она не распознала рак на ранней стадии, когда еще можно было что-нибудь предпринять.
Карин Мюллер молчала, сидела не шевелясь.
— Почему вы не оставили госпожу Хеммерли в больнице? У них там все предусмотрено для подобных случаев.
— Я при первой возможности забрала ее домой. Хотела, чтобы она была при мне. Хотела находиться рядом с умирающей, защитить ее.
— Вам кто-нибудь помогал?
— Сперва я взяла отпуск. Но потом пришлось выйти на работу. И я нашла помощников.
— Что это за люди?
— Есть такая специальная служба. «Шпитекс».
— Метастазы в мозгу… — сказал Хункелер. — Наверно, они изменяют личность?
— Вы правы. Под конец она перестала понимать, кто она такая. Но меня узнавала до последней минуты.
Комиссар допил воду, отставил стакан. И, помедлив, все-таки сказал:
— Госпожа Цбинден говорила, что у госпожи Хеммерли был еще и друг. Странный такой тип.
Карин Мюллер не пошевелилась, сидела спокойно, положив ладони на аккуратно расправленные на коленях брюки. Потом подняла на него красивые, ясные глаза:
— Может быть. Но об этом я говорить не хочу.
— Почему? Ревнуете?
Она наморщила лоб, задумалась, попробовала улыбнуться. Но безуспешно.
— Нет, с какой стати. Регула любила меня и умерла, окруженная любовью.
Хункелер ждал. Наклонился вперед и еще раз всмотрелся в фотографии на столике. Женщина на портрете, с темными загадочными глазами, была красива. А на второй фотографии явно запечатлена влюбленная пара. Сразу видно — по тому, с каким удовольствием они фотографировались вместе.
— Благодарю вас. — Он встал, вызвал лифт. Прежде чем дверь закрылась, еще раз оглянулся. Карин Мюллер по-прежнему сидела в кресле, опустив голову.
В машине он прикинул, как ему провести вечер. Вообще-то они с Хедвиг уговорились поужинать вместе, бобы со шпиком — хорошая штука. Но он передумал и решил зайти в «Молочную», подождать Иова Хеллера. А теперь передумал опять, разговор с Карин Мюллер изрядно его утомил. Нет, бобы со шпиком все-таки лучше.
За Ранспахом, когда в тени платанов магистрального шоссе ехал вверх по холму, он думал о бедной Карин Мюллер, на которую как гром среди ясного неба обрушилась беда. Как она корила себя, что не сумела уберечь подругу от смерти. «Защитить» — так она сказала, красивое, печальное слово. Возможно ли, чтобы от невыносимого чувства вины она переложила эту вину на г-жу Эрни и поквиталась с докторшей? Г-жа Эрни ошиблась, а ведь должна была определить карциному. Хункелер, конечно, знал, как знала и г-жа Мюллер, что такие вещи случаются сплошь да рядом. Рак далеко не всегда удается диагностировать на ранних стадиях. А когда речь идет о друзьях, врачам особенно трудно поставить страшный диагноз.
Возможно ли вообще, чтобы д-ра Эрни зарезала женщина? Удар ножом между ребер требует недюжинной силы.
Он представил себе высокую, крепкую Карин Мюллер с разделочным ножом в руке. Жуткая, бессмысленная картина.
Проехав Труа-Мезон и свернув на дорогу к дому, он размышлял о загадочных глазах Регулы Хеммерли, о потухших глазах Кристы Эрни. Небо затянули легкие облачка, розовевшие в лучах закатного солнца.
Хункелер поставил машину возле дома, вошел в комнату и застал Хедвиг за книгой. Поднял ее со стула, отнес на кровать, осыпал лицо поцелуями.
Она не противилась, только довольно хихикала, а потом вдруг ответила на его поцелуи, страстно, решительно. Они занялись любовью, будто после долгой разлуки.
— Чему обязана такой честью? — спросила Хедвиг.
— Сам не знаю. Наверно, я по горло сыт ножами, раком и смертью. От этого помогает только любовь.
— Значит, ты использовал меня как утешение?
— Ты тоже меня использовала. Чтобы порадовать себя.
Ужинали на воздухе, за домом. Бобы, шпик и ребрышки. Хункелер запивал пивом, Хедвиг — бокалом
