Я сел рядом с доктором Бьеркхемом как можно дальше от магнитофона и включенного микрофона.
По просьбе собравшихся я включил магнитофон на запись, пока мы беседовали. Запись шла через микрофон в присутствии 7 свидетелей и при полном электрическом освещении. Поскольку я собираюсь описать многочисленные записи, сделанные в разных режимах, я постараюсь в своем отчете сосредоточиться только на самом главном.
Было около 19.30, когда я включил магнитофон на запись и одновременно воскликнул: «Есть!». Позже, когда мы слушали запись, мы обнаружили мужской голос, вставивший: «Poskala!», но никто из нас этого не заметил. Итак, мы начали запись с названия одного шведского города.
Когда наш младший сын Петер на минуту вошел в комнату, женский голос назвал его очень специфическим прозвищем, имеющим отношение к его внешности. Голос говорил по-немецки и по- шведски, но в обоих случаях слышался финский акцент. Это послание носило чисто личный характер, поэтому его не стоит здесь передавать.
Через некоторое время мужской голос, звучавший так, как если бы он принадлежал пожилому человеку, немного в нос, но достаточно ясно произнес: «…tantoparties…». Мы разговаривали только по- шведски, и я как раз ответил на вопрос сестры, сказав: «monga, monga», что означает «много, много». На пленке за этим следует фраза «tantoparties», представляющее собой комбинацию итальянского слова «tanto» (много) и английского «parties» (вечеринки). Это было похоже на продолжение моего ответа. Так как никто из нас в действительности не слышал голосов, мы продолжали непринужденно беседовать.
То, что произошло потом, было очень странно. Одна из присутствовавших женщин обратилась к доктору Бьеркхему с вопросом, на который он ответил в своей обычной спокойной манере. На пленке же прозвучала совершенно иная серия слов. Мы услышали то, чего он не произносил: «StackarslillaBjork» (Бедняга Бьерк!). Возможно, это имело отношение к его серьезным проблемам с сердцем, которых, однако, благодаря его самообладанию, никто не замечал.
Позже появился тот же самый женский голос, который назвал Петера его прозвищем. После короткой паузы он выкрикнул: «tanner- tanner!». Никто из нас этого не заметил, пока шла запись, и мы были очень удивлены, когда проиграли пленку.
Этот голосовой феномен, прозвучавший, кстати сказать, несколько механически, так поразил Арне Вайсе, что он внезапно вскочил, подошел к микрофону и громко приказал нашим невидимым гостям покинуть дом.
Я попытался исправить неприятную ситуацию, объяснив с улыбкой и юмором, что все мы здесь собрались именно для того, чтобы услышать голоса. Я шутливо заметил, что нам следует быть повежливее с нашими неизвестными посетителями. Но в душе я был в шоке, потому что боялся, что Арне распугает всю мою «команду».
Когда магнитофон снова включился на запись, я громко спросил, что мы можем сделать для наших невидимых друзей, и чего они ожидают от нас.
Анника предложила устроить минуту молчания, во время которой мы сидели, не произнося ни звука, а затем я воспроизвел эту часть пленки. В тишине комнаты прозвучал неутомимый женский голос, прошептавший с глубокой выразительностью: «Вы всего лишь смертные…».
В течение некоторого времени не происходило нечего особенного, и мы продолжили нашу оживленную беседу. Я рассказал Арне о случае с «выдыхающими звуками», когда незнакомый голос произнес: «Как холодно!».
Арне снова схватил микрофон.
«Где Таннер?» — несколько раз спросил он ясным и твердым голосом. «I Sverige!» (В Швеции!) — прозвучал спокойный ответ.
«Я не верю, что вы есть! — энергично добавил Арне, еще не слыша ответа. — Вы не существуете! Как вы ответите, если вы не можете ответить?».
«Вздор!» — ответил тот же самый голос, который мы слышали при воспроизведении пленки.
«Где холодно?» — упорствовал Арне и несколько раз повторил свой вопрос, однако ответа не последовало.
Большинство из нас чувствовало себя неловко. Какая — то неуверенность, или, лучше сказать, страх перед неизвестностью стал ощущаться в комнате. Напряженность нарастала.
Позже, когда доктор Бьеркхем и сестра моей жены Анника ушли, мы с Арне решили продолжить запись в мастерской.
Кто-то из женщин, кажется, жена Арне, предложил посидеть тихо и дать магнитофону поработать какое-то время.
То, что из этого вышло, было очень странно. Мы сидели тихо в течение трех минут. На пленке можно услышать приглушенные звуки улицы. Внезапно мужской голос решительно и выразительно произнес: «Grecola!».
Несколько секунд царила тишина, затем жена Арне нарушила молчание: «Если бы мне не было так страшно, я бы сходила на кухню. Моника, пойдем со мной?». Сын Эльз-Мари спал на кухне.
Только три года спустя я узнал, что означает «Grecola», и произошло это благодаря доктору Альфу Альбергу, навестившему меня в 1963 году. «Grecola» - слово, употреблявшееся в Римской империи и носившее оттенок пренебрежения. Это было латинское прозвище трусливого грека. Его можно было бы перевести как «трусливый маленький кролик».
Здесь я должен особенно подчеркнуть, что в большинстве записей значение отдельных, кажущихся бессмысленными слов выяснялось намного позже, иногда через несколько лет. Как бы банально и бессвязно они не звучали, во всех них скрывались особенное значение и смысл.
Читатель наверняка задаст вопрос, что означают, к примеру, слова «tanner- tanner!». Мы тоже тщетно ломали над этим голову, но никто из нас не смог предложить удовлетворительного объяснения. В 1963 году я был в гостях у женщины из Центральной Швеции. Ее жених покончил жизнь самоубийством, и она в отчаянии собиралась сделать то же самое.
В таких случаях объяснения, утешения и проповеди не помогают. Только истинное сочувствие и понимание могут смягчить и облегчить боль потери и одиночества.
Позже между нами состоялось множество телефонных разговоров, а однажды я получил от нее книгу, написанную английским ученым доктором Л. Джонсоном. Она называлась «Большая проблема». Книга вышла в свет перед Второй мировой войной. Женщина обратила мое внимание на страницу, где приводилось послание, принятое одним медиумом от умершего. «Исследуйте все возможные способы беспроводной коммуникации! Мы, умершие, готовимся войти с вами в контакт таким образом. Все зависит только от длины волн…».
Когда я листал книгу, мой взгляд упал на слово «Таннер», напечатанное два раза на одной странице. Это была фамилия одного известного английского медиума.
А теперь вернемся обратно в декабрь 1959 года, когда мы с Арне начали сеанс записи у меня в мастерской.
Мы оставили женщин — жену Арне Эльз-Мари и мою сестру Элли — в гостиной, отнесли магнитофон в мастерскую, поставили микрофон в углу, закрыли за собой дверь и включили оборудование. Арне беспокойно ходил взад и вперед. «Холодно, как холодно!» — произнес голос на пленке. Арне, не слыша этих слов, зафиксированных только магнитофоном, продолжал мерить шагами комнату.
«Кажется, они ждут, чтобы мы что-то сказали., - заметил он и продолжил вполголоса, — впрочем, им тоже нужно сделать паузу».
«Ничего подобного», — перебил его голос на немецком языке, слышимый только на пленке.
«Нет, мы останемся у оборудования., - здесь голос переключился на шведский, — . с утра до вечера и до глубокой ночи». И закончил по-немецки: «Холод, какой же в вас холод!»
Эта фраза была произнесена громким голосом и без сомнения, была ответом на многократно повторенный вопрос Арне.
Двое экспертов по аудиозаписи из Стокгольмского университета позже изучили эту пленку.
К этому я еще вернусь.
Голос, произнесший фразу «Холод, какой же в вас холод!», звучал несколько хрипло. Он напомнил мне голос, сказавший в самом начале «tanto- parties». Когда мы дали нашим женщинам послушать запись,
