Суть Времени 2013 № 13 (30 января 2013)

энергетического изобилия — не просматривается.

Что из этого следует в части «энергетических войн» — мы обсудим в следующей статье.

Информационно-психологическая война

Машина зла — 3

Первое необходимое условие запуска «машины зла» — разрушение смысла, и прямое следствие такого разрушения — утрата обществом образа будущего

Анна Кудинова

Прежде чем перейти к описанию «машины зла», сделаем одну существенную оговорку. «Машину зла», безусловно, вызывают из клубящейся под тонкой культурной пленкой бездны (она же «раскаленный хаос» Ницше и «бессознательное» Фрейда). Однако демонизировать бездну, ставить знак равенства между нею и адом — было бы неверно.

Эта бездна, скорее, сродни хаосу в понимании древних греков. Слово «хаос» означает в переводе с древнегреческого «разверзаться». Когда хаос, изначальное состояния мира, разверзается, из него выходят не только «темные» начала: Ночь, Мрак и Тартар, — но также Гея и Эрос. А Ночь и Мрак, в свою очередь, порождают День и Эфир. С разделением «темного» и «светлого» тут непросто.

Виктор Франкл, полемизируя с Фрейдом, утверждал, что в глубинах бессознательного сокрыты не только неутоленные влечения, но и истоки трех важнейших духовных двигателей человеческого бытия — совести, любви (не сводимой к физиологическим проявлениям) и творческого вдохновения. «Дух покоится на бессознательном… Человеческая духовность не просто неосознанна, а неизбежно бессознательна», — утверждает Франкл.

Совесть, любовь и вдохновение — дологичны, интуитивны. Они делают человека способным к духовному предвосхищению. Человек предощущает то, что должно, не на уровне сознания — о долженствовании ему нашептывает на древнем, дорациональном, языке его совесть. Ибо в отличие от сознания, которому открыто сущее, совести («духовному бессознательному») открыто то, что еще не существует, но должно существовать. А любовь предугадывает в любимом «то еще не существующее, что может быть». Не об этом ли мандельштамовское: «Быть может, прежде губ уже родился шепот…»?

Таким образом, «раскаленный хаос» (бессознательное) нельзя приравнивать к аду. Но в то же время именно из этой толщи дочеловеческого, скрытого под тонкой пленкой культуры, выходит, как джинн из бутылки, «машина зла».

В предыдущей статье мы уже говорили о том, что противостоять расчеловечиванию может лишь тот, кто связан прочной нитью со смыслом. Пока эта связь не разрушена — человек способен сопротивляться самым сокрушительным обстоятельствам, оставаясь человеком.

«Машина зла» расчеловечивает не отдельно взятого человека. Она подминает, «перекодирует» огромную человеческую массу. Пока общество скреплено коллективным смыслом — привести в движение «машину зла» не удается. (На возможное возражение о том, что во времена нацистской Германии немцы тоже обладали коллективным смыслом, я отвечу чуть позже.) Поэтому первое необходимое условие запуска «машины зла» — разрушение смысла, и прямое следствие такого разрушения — утрата обществом образа будущего.

Франкл настаивал, что «упрямство духа» — способность человека сохранять человечность и выстаивать в самой экстремальной ситуации — напрямую связано с его устремленностью в будущее. В Освенциме и Дахау наибольшие шансы выжить имели «те, кто был направлен в будущее, на дело, которое их ждало, на смысл, который они хотели реализовать». Перенеся тот же принцип на целое общество, можно сказать, что общество обладает устойчивостью, способностью к сопротивлению и развитию до тех пор, пока имеет образ будущего.

Фактически о том же говорят научные исследования, касающиеся функционирования систем. Именно цель является главным системообразующим фактором. Живая система (в частности, человеческое общество) не может функционировать, не развиваясь. А развивается она до тех пор, пока впереди маячит цель, исходя из которой вырабатывается понимание — какого результата необходимо добиваться в тот или иной промежуток времени. Иными словами, система функционирует до тех пор, пока есть образ будущего. Утрата образа будущего — важнейшее условие разрушения системы.

Приходу фашистов к власти в Германии, когда «машина зла» явила себя во всей своей мощи и беспощадности, предшествовала утрата немцами образа будущего. Об этом много написано. Но я в очередной раз адресую читателя к кино — на сей раз к фильму Ингмара Бергмана «Змеиное яйцо». Считаю применение такого приема — отсылку к художественным произведениям, будь то литературное сочинение или кинофильм — оправданным, поскольку крупным писателям и режиссерам удается в емкой образной форме выразить сущность сложных, многомерных процессов, на словесное описание которых ушли бы десятки страниц (что в рамках газетной статьи невозможно).

События фильма разворачиваются в течение нескольких ноябрьских дней 1923 года — тех самых, когда в Мюнхене происходит руководимый Гитлером «пивной путч». Однако ни Гитлер, ни другие участники путча на экране не появятся ни разу. Все действие сосредоточено в Берлине. Бергман воссоздает атмосферу растерянности, отчаяния и затапливающего людей страха (в сценарии он называет это «атмосферой подкрадывающегося паралича»). Улицы города еле освещены, ледяной ветер насквозь продувает плохо одетых прохожих. Привычный порядок жизни сломан. Поезда перестали ходить по расписанию. Инфляция галопирует. Безработица достигла чудовищных масштабов. Правительство мобилизовало для охраны Берлина войска чрезвычайного назначения. Несмотря на это, в городе под покровом ночи творится насилие.

Рефреном через весь фильм проходит повторяемая на разные лады фраза о том, что немецкое население потеряло веру в будущее. «Знаешь, что самое страшное? — спрашивает главная героиня, Мануэла, у главного героя, Абеля. — То, что у людей нет будущего. Ведь не только нам с тобой особенно не на что надеяться. Все утратили будущее».

Газета «Фёлькишер беобахтер» — «боевой орган национал-социалистического движения Великой Германии» — вещает (к вопросу об информационно-психологической войне): «Грядут страшные времена. Со всех сторон протягиваются к нашему горлу окровавленные руки обрезанных язычников- азиатов. Истребление христиан, учиненное евреем Изаскаром Зедерблюмом, известным под фамилией Ленин, могло бы заставить покраснеть даже Чингисхана. Свора жидов-террористов, натасканных на гнусное ремесло насильников и убийц, рыщет по стране, вздергивая на передвижные виселицы честных жителей городов и сел… Вы будете выжидать, пока в вашем городе, как в России, начнут свою кровавую работу большевистские комиссары? Будете выжидать, пока не споткнетесь о тела ваших жен и детей? Страшно жить в наши дни».

Но люди не могут существовать без образа будущего. И спустя совсем немного времени немцы согласятся на образ будущего, предложенный фашистами. Бергман сравнивает это будущее с рептилией, контуры которой явственно угадываются под тонкой кожурой змеиного яйца.

Именно пришествию такого специфического будущего посвящает свои труды еще один персонаж фильма — руководитель клиники Святой Анны, доктор Ханс Вергерус, экспериментирующий над людьми.

Эксперимент Вергеруса «на сопротивляемость» состоит в том, что милую, спокойную женщину запирают в замкнутом помещении с четырехмесячным тяжело больным ребенком. Ребенок безостановочно плачет. Скрытая камера в течение многих часов фиксирует все фазы изменения состояния женщины: от