свободный шкафчик с нацарапанным номером тринадцать.
— Пошли, — скомандовал негр.
Сурков подумал, что негр не такой уж здоровый, и при желании он мог бы поспорить с ним в рукопашной схватке.
— Негров здесь нет, — сообщил негр.
— Как? — удивился Сурков.
— Так вот. Меня зовут черт Вялый, тот, кто вас отправил на наказания — черт Паркер, вы ему не отдали одноимённую авторучку, которую спрятали в ботинок, теперь он вас будет опекать.
— Ни хрена себе, — не сдержался Сурков. — Так вы тот самый ответственный за пожар?
— Советую думать потише, — сказал Вялый и открыл железную корабельную дверь, за которой оказался большой зал с низким потолком.
Сурков невольно остановился, его челюсть безнадёжно отвисла, а колени подогнулись. Насколько он мог видеть, свободное пространство занимали низкие печи и жаровни, на которых сквозь красные отблески огней виднелись огромные ёмкости и сковородки. Вокруг них деловито расхаживали черти, некоторые из которых были вооружены трезубцами. Они помешивали своим орудием ужасное варево, состоящее из смеси масла и грешников. Масло было таким густым, что невозможно было понять, где кончается и начинается грешник. Бесформенные кляксообразные тела вздымались над поверхностью и тут же исчезали в бурлящем месиве. Время от времени один из грешников пытался выбраться из котла, за что тут же получал оплеуху трезубцем и сваливался обратно. Зрелище на сковороде было ещё отвратительнее. Абсолютно голое тело извивалось на промасленном противне. Покрытые румяной корочкой ягодицы мелькали в сумасшедшем ритме, припадая к промокшей сковороде, взвивались с новой силой, от них шёл густой серый пар.
— О, Боже! — выдохнул Сурков.
— Раньше надо было думать о Боге, — сказал Вялый и зашагал между котлами.
Сурков невольно сделал шаг за ним, но поскользнулся в разлитом масле и упал, ударившись головой о сталактит. Вялый оглянулся, но возвращаться не стал, он ушёл и через несколько секунд привёл помощников, молодых рослых чертей, которые подхватили Суркова под руки и поволокли на возвышение, примыкавшее к свободной сковороде. Они усадили его на большую совковую лопату, ловко связали запястья мелкой цепью, после чего один распорол серый бумажный мешок и высыпал на Суркова ошмётки стекловаты.
— Маслом, маслом надо было полить, — посетовал один.
— Не учи учёного, — огрызнулся второй, схватил черенок лопаты и опрокинул его так, что Сурков кубарем полетел на сковородку.
В голове его мелькнули ряды первоклашек, убийственный взгляд завуча, Эльза, снимающая с себя лицо, прячущий в сливной бачок шампанское Людмирский, работники банков, страховых компаний, незнакомые люди, здоровающиеся на улице, голубое небо, белый снег, рыжее вечернее солнце.
Глава 4
Суркову очень хотелось заплакать, но комок в горле катался как горошина и никак не хотел становиться тугим. Его обоженное тело больше не горело, острая боль перешла в тупую, жжение — в нытье, а пронизывающий страх — в глухую усталость.
— Долго ты здесь будешь корячиться? — спросил обрюзгший лысый грешник.
— А-а? — скорее простонал, чем спросил Сурков.
— Я сегодня дневальный, будешь кочевряжиться, останешься со мной на заплыв. Понял?
Сурков ничего не понял, но схватил квадратный кусок мыла и похромал в душевую. Освещённая догорающим факелом комната была оснащена рядом согнутых труб. Кран у душа оказался только один. Как догадался Сурков, горячая вода грешникам не полагалась. Даже после сорока минут на сковороде, его грудь сдавил стальной обруч холода.
— Брр, — сказал Сурков первую осмысленную фразу.
Он потихоньку стал смывать с себя остатки масла. Как и положено, мыло ело ожоги, оставляя зуд.
— Не может быть, — пожаловался Сурков, — этого не может быть! Этого не может быть!!
Кран громко хрюкнул, плеснул на Суркова последнюю порцию воды и замолчал.
— Эй, новенький, — услышал Сурков. — Давай быстрей, сейчас воду отключат.
— Уже отключили, — тихо сообщил Сурков.
Возникший в проходе толстяк осмотрел покрытого мыльной пеной Суркова. Очевидно, это было жалкое зрелище, потому что он ухмыльнулся и, сплюнув на пол, сказал:
— Вот что, новенький, ты здесь надолго, так что послушай моего совета: не будь чмом.
— Как это?
— Так. Сопли не распускай, не ори, когда тебя жарят, не стой «раком» в раздевалке. Поджарился, масло смыл — и на нары. А если ты вздумал свои игры играть, знай, здесь таких не любят.
— Какие игры?
— Любые. Ручку Паркеру отдай и не думай, что он о ней не знает.
— Как он узнал?
— А ты как думаешь? Мысли прочёл, придурок. Неужели непонятно?
— Они умеют читать мысли?
— Все читают мысли, в том числе и ты. Или думаешь, здесь все русский изучали? Все на мыслях. Говорить — воздух трясти, да и воздуха здесь почти нет, — толстяк помахал короткими руками вокруг себя.
— Чем же мы дышим?
— Узнаешь, — пообещал толстяк, — когда в котёл попадёшь.
Сурков закрыл глаза и опустил голову.
— Не ной, баба, — фыркнул грешник презрительно. — Пообгоришь, привыкнешь, лет через триста могут на верхние уровни перевести, там полегче да почище, а если с головой — можешь и до черта дослужиться. Но до черта — это надо лет семьсот обгорать, чтоб до черноты.
— А в Рай кого-нибудь переводили?
— В Рай? — толстяк схватился за бока, — Ха, ха, ха. Новенький в Рай захотел, вот умора.
Сурков отряхнулся как собака, и, обойдя покатывающегося толстяка, прошёл к тринадцатому шкафчику. Стараясь не потревожить ожоги, он накинул спецовку и аккуратно застегнул пуговицы. Обуваться было особенно больно, немного поколебавшись, Сурков засунул руку в ботинок и извлёк злополучную авторучку. Блеснувшее в полумраке золотое перо показалось нереальным.
— Интересно, — сказал Сурков. — А почему её никто не отнимет силой?
Суркова поразило, что такой простой вопрос не возник раньше, ведь если черти обладали реальной властью, могли читать мысли, чинили беспредел и кого-то опекали, то логично было предположить, что они и распоряжались имуществом грешников.
— Эй, дневальный, — позвал Сурков, — как вас там?
— Ты меня задерживаешь, — напомнил толстяк.
— Ещё минуту, — и, не дождавшись ответа, спросил: «А почему черти не применяют силу»?
— Не все так просто, — глубокомысленно вывел толстый.
— Может, объясните?
— Нет, — отрезал толстяк, — сам догадайся.
Суркову ничего не оставалось, как нести свои ботинки по полутёмным коридорам туда, где его мучения начались. Дорогой он думал об авторучке, о наказании и о чертях, но не смытая стекловата так зудела за шиворотом, что мысли Суркова путались.
— Долго ходите, грешник Сурков, — вместо приветствия сказал черт Вялый. — А я вас поджидаю.
— Зачем? — спросил Сурков безрадостно.
— А вы не догадались?
