— Скажите, Вялый, — не выдержал Сурков, — почему вы мне выкаете?
— А что вас смущает?
— Меня просто бесит ваше вежливое отношение.
— Это моя работа.
— Вы хотите сказать, что издеваетесь надо мной?
— Сурков, здесь Ад, и церемониться с вами никто не обещал.
— А если я вам съезжу по физиономии?
— Да будет вам известно, что у черта нет физиономии, а вышеобозначенная часть тела называется мордой.
— Вышеобозначенная часть тела, по моим представлениям, должна иметь рога.
— Это уже мифология, — махнул рукой Вялый. — Бабушкины сказки. Но вы мне, Сурков, зубы не заговаривайте.
— Вы тоже хотите получить «Паркер»?
— Хочу, — ответил Вялый после продолжительного раздумья.
— Зачем? — спросил Сурков.
— Идёмте, — Вялый направился по проходу, миновал несколько галерей и остановился возле узкого входа в пещеру. — Будете расширять вход, — пояснил он.
— Чем? — спросил Сурков, — пытаясь себе представить, каким образом можно выполнить эту работу.
— Чем угодно. Будете работать здесь вместо отдыха до тех пор, пока размер пещеры не превысит размер грота. Затем получите право на восьмичасовой отдых.
— Это распоряжение Паркера?
— Паркера, — согласился Вялый. — Но я мог бы его ослушаться и заставлять вас работать меньше или перевести в другое место, если, предположим, получил бы от вас кое-что.
— Прощайте, Вялый, — уверенно сказал Сурков. — Идите, отдыхайте, у меня много работы.
Сурков двинулся к входу, пробуя руками куски горной породы. Он твёрдо решил, что ручка останется у него, не столько в силу природного упрямства, сколько из-за очевидных рассуждений. Раз вещь кому-то очень нужна, значит она представляет собой определённую ценность.
Сурков очень быстро понял, что лучшим в данной ситуации было бы сойти с ума. Умереть, не думать, не существовать он не мог. Теперь он вынужден терпеть, пребывать, мириться и, самое страшное, осознавать, что это будет продолжаться и продолжаться. Сложнее всего было не думать об этом, потому что мысли тошнотой подступали к горлу и кружили голову, как только Сурков не успевал от них отмахиваться. Что может быть неприятней навязчивой мысли? Может быть, тёща? Или сварливая жена? Нелюбимая работа? Болезнь? Старость? Бедность? Собственная глупость?
Сурков подумал, что все это вместе и образовало бы тот феномен безрадостного прозябания, безысходности и страха, который испытывал он. И вот что удивительно — никто не пугал его, не угрожал и не обещал вечных мук, мысль эта приходила сама, так, как приходят друзья — не вовремя и без приглашения. Сурков специально заставлял себя вспоминать жизнь, друзей, работу, книги и кинофильмы. Как назло, бездумная работа по расширению грота способствовала появлению глупых мыслей. Сурков попытался сделать свою работу творческой, но отсутствие инструментов и любых других приспособлений этому не способствовало. В конце концов, Сурков бросил своё занятие и направился бродить по Аду. Вялый не появлялся, да и сам Ад в ночное время казался другим. Сурков понял, что видит его по-новому, как неминуемо он превращается в то, что привычно называется домом, и это открытие не придавало хорошего настроения.
Сурков увидел двух грешников, играющих с чертями в карты, подошёл и сел на грубую скамейку, ожидая, что его тут же погонят, но черти, поглощённые игрой, не обратили на него никакого внимания, а один из грешников даже пододвинул к нему бумажный кулёк с сухариками.
Сурков впервые видел, как едят в Аду, да и на еду это было мало похоже. Грешник брал в рот парочку заплесневелых, посыпанных грубой солью сухариков, хрустел ими на зубах, после чего сплёвывал под стол или в сторону. Весь моцион заключался в грубом сплёвывании, и вкус сухарей грешника нисколько не смущал. Сурков уже понимал разницу между духовной и телесной оболочкой, поэтому потянулся к пакету из любопытства, нежели от голода. Он выбрал наименее заплесневелый сухарик, положил его в рот и погонял языком, прислушиваясь к своим ощущениям. Определённо он был солёным. Вкус соли перебивал устойчивый привкус пыли, ничего интересного он больше не заметил.
— Играть будешь, — спросил грешник?
— Во что играете?
— В дурака.
— В дурака? — удивился Сурков.
— А что? Умником себя считаешь?
Сурков попытался проглотить сухарик, но тот почему-то не хотел проглатываться, а напоминал жвачку. Решив, что с сухариком он разберётся позже, Сурков ответил:
— Да, нет.
— Так да или нет?
— Нет, я же говорю.
— Ты не сказал: «нет», — настаивал грешник.
— Че пристал к грешнику? — спросил тот, что предложил сухарик.
— А че он в попу лезет? Да… Нет…
— Ударьте его по лицу, Лысый, — предложил один из чертей.
Грешник, которого назвали Лысым, не долго думая, воспользовался советом и залепил оплеуху по левой скуле Суркова. Сухарик тут же пролетел внутрь, а Сурков увидел свои ноги, взметнувшиеся вверх. Ощущения боли в Аду были такими же яркими, как и при жизни. В них было что-то металлическое, резиновое, не настоящее, вроде как пахло от масла бензином, но то, что это было масло, сомневаться не приходилось, и Сурков больно ударился, кувыркаясь по камням.
Два черта и два грешника залились весёлым смехом. Суркову захотелось подскочить, прыгнуть на обидчика и разорвать его в клочья, но неожиданно для себя он ощутил ужасную усталость. Он лежал на камнях, приятный холодок давал ощущение покоя и комфорта, которое может понять путник, взявший непосильную ношу и случайно присевший отдохнуть. Он начинает понимать, как он устал, сколько он прошёл и сколько ему ещё идти. От этого знания становится невыносимо тяжело.
Сурков подумал, что досчитает до десяти, поднимется и набьёт морду обидчику, но когда досчитал до восьми, уже знал, что будет считать дальше. После двух с половиной тысяч он перестал считать. Через полчаса ярость прошла, и драться уже не хотелось. Вскоре грешники окончательно продулись и залезли под лавку кричать «гав-гав». Лысый проиграл двенадцать миллионов гав, грешник, угостивший Суркова, чуть меньше. Они добросовестно изображали собак под смех чертей, пока у них не сели голоса, после чего черти пошли отдыхать, а грешники, полаяв для приличия несколько минут, вылезли из-под стола.
Лысый ушёл сразу, а грешник с сухариками подошёл к Суркову и протянул растопыренную обожжённую пятерню.
— Сухарик проглотил? — спросил он.
Сурков кивнул в знак согласия.
— Надо было сразу тебя предупредить.
— О чём?
— Утроба — отхожее место души.
— Да?
— А ты не чувствуешь? Теперь будешь таскать за собой, а для грешника это нелегко.
— И что же мне делать?
Грешник пожал плечами:
— Скажи своему черту, он тебя в медпункт отправит.
— А там? — зачем-то спросил Сурков.
— Там сделают рентген и вырежут.
