Зип наконец отступил; пританцовывая, словно боксер, он выскочил на улицу. Луис убрал громкость.
Зип крикнул ему с улицы:
— Не так тихо, старый ублюдок. Мои деньги все еще в автомате!
Луис сердито открыл кассу, вытащил монетку в двадцать пять центов и хлопнул ее на прилавок.
— Вот! — крикнул он. — Забирай свои деньги и убирайся!
Зип запрокинул назад голову и захохотал, теперь уже по-настоящему весело.
— Оставь их себе, отец, — огрызнулся он. — А то, может, придется всю неделю за них работать.
— Мои барабанные перепонки чуть не лопнули, — проворчал Луис. — И это в воскресное утро! Что за безобразие!
Музыка, вопреки стараниям Луиса восстановить и сохранить тишину, казалось, мгновенно разбудила всех по соседству. Улица, только что тихая и пустынная, внезапно наполнилась людьми. Вдалеке снова зазвонили колокола, в ответ на их призыв из домов выходили люди, они особенно не торопились, потому что это был первый звон, так что время до начала службы еще было. Автомат наконец умолк, а колокола все звонили, улица ожила и наполнилась многоцветием, вполне соответствующим июльской жаре, многоцветием таким ярким и буйным, что резало глаза. Вот из одного дома выпорхнули две девушки в ярко-розовых платьях и, держась за руки, направились в сторону церкви. Старик в коричневом шелковом костюме и с травяно-зеленым галстуком на шее вышел из другого и неторопливо зашагал в том же направлении. Женщина с красным солнечным зонтиком выступает важно, как королева, ведя мальчика в костюмчике с короткими брючками. Люди кивали друг другу, улыбались, перекидывались несколькими словами. Это было воскресное утро. А воскресенье — день отдыха.
На другом конце улицы, спеша против неторопливого людского потока, направляющегося к церкви, появился Куч с парочкой товарищей. Зип немедленно заметил их и пошел навстречу.
— Какого черта вы так долго? — сурово осведомился он.
— Нам пришлось ждать Сиксто, — ответил Куч.
— Кто ты, черт возьми, Сиксто? Мужчина или нянька?
Вид у Сиксто был такой, словно он вот-вот покраснеет до корней волос. Это был худенький шестнадцатилетний паренек с глазами, готовыми опуститься в ответ на любое недоброе слово. Он говорил по-английски с испанским акцентом, иногда заметным довольно сильно, а иногда внезапно почти исчезавшим. У него был мягкий голос, пользовался он им не так уж часто, все больше помалкивал, словно сомневаясь, хочет ли вообще его кто-нибудь слушать.
— Я должен был помочь маме, — сказал он Зипу.
Другой парень, пришедший с Кучем, был шести футов ростом, лицо у него было настолько темным, что черты его как-то терялись. Он представлял собой смешение негроидного и кавказского типов, эта смесь была настолько неопределенной, что описать его казалось затруднительным. Ему было шестнадцать. Двигался он медленно, соображал так же. В мыслях его было пусто, лицо его ничего не выражало. Выглядел он старше своих сверстников, и они, соответственно, прозвали его Папой.
— Когда мой отец уезжает, — сказал он, — я помогаю моей матери. Он велит мне помогать ей.
Он говорил с таким сильным испанским акцентом, что иногда слова было трудно разобрать. В такие минуты, когда он практически возвращался к своему родному языку, становилось еще больше заметно, что это совсем юный парнишка, который просто выглядит гораздо старше своих лет, тяготеет к старому языку и к земле, которую любит.
— Это другое дело, — согласился Зип. — Когда отца нет, мужчина дома — ты. А о мужских домашних делах я не говорю.
— Мой отец служит в государственном морском флоте, — с гордостью сообщил Папа.
— Да чего ты заливаешь? — возмутился Зип. — Он же официант.
— На корабле! Поэтому он служит во флоте.
— Он служит официантом! Ну ладно, и так уже потеряли полно времени. Давайте все обсудим. Нам надо пошевеливаться, если мы хотим попасть на одиннадцатичасовую службу. — Он вдруг резко повернулся к Сиксто, который стоял и слепо глядел на улицу: — Ты с нами, Сиксто?
— А? А, ну да… Я… я с тобой, Зип.
— Ты сейчас похож на лунатика.
— Я… я просто думал… ну, знаешь. Этот малыш Альфредо, он не такой уж плохой.
— Ему надо прочистить мозги, и больше об этом я даже и говорить не желаю. И вообще, не будешь ли любезен сказать мне, на что ты там смотришь?
— На шарманщика, — ответил Сиксто.
Действительно, из-за угла вышел шарманщик и остановился возле кафе. У него был ярко-зеленый попугай, он сидел на инструменте, брал в клюв монетки, которые давал ему хозяин, потом вытягивал шею и доставал из ящика, прикрепленного к шарманке, счастливые билетики. Вокруг шарманщика и его ученой птицы немедленно собралась толпа. Яркая, воскресная, беззаботная толпа людей. Девчонки каждый раз, когда кто-нибудь читал на билетике о своей судьбе, пронзительно визжали. Пожилые мужчины и женщины снисходительно и понимающе усмехались. Джефф вышел из кафе и протянул попугаю блестящую монетку. Тот наклонился к ящичку — быстрый клевок, — и в его клюве появился билетик. Джефф взял бумажку и принялся читать. Девчонки с удовольствием завизжали. Все происходящее было пропитано простодушием и наивностью; механические звуки шарманки контрастировали со сноровкой сообразительной птицы и с доверием толпы. Воскресное утро — самое подходящее время для веры в судьбу, веры в то, что все будет хорошо. Поэтому люди с удовольствием окружили шарманщика с птицей и моряка, с усмешкой читавшего о своем будущем, и радостно смеялись каждый раз, когда птица доставала из ящика очередную бумажку с предсказанием. Здесь царила атмосфера невинности и доверия, и это казалось совершенно естественным.
А не дальше чем в десяти футах от шарманщика и разодетой воскресной толпы Зип шептался с тремя своими приятелями, одетыми в яркие рубашки, на спинах которых было написано: «Пурпурные латинос», буквы были вырезаны из желтой ткани и пристрочены к пурпурному шелку. «Пурпурные латинос», «Пурпурные латинос», «Пурпурные латинос», «Пурпурные латинос» — четыре рубашки и четыре молодых человека, склонившие друг к другу головы и тихо о чем-то говорящие, пока шарманщик наполнял уличную атмосферу музыкой невинности и доверия.
— Я… я все думаю, — говорил Сиксто, — может быть, все-таки… все-таки нам предупредить его.
— Чтобы испортить все дело? — шепотом изумился Куч.
— Ну так ведь он же не сделал ничего плохого, Куч. Он просто сказал ей «привет». В этом же нет ничего плохого.
— Он хватал ее, — безапелляционно заявил Куч.
— Нет, ничего подобного, она сама мне сказала. Я ее спрашивал. Она сказал, что он просто поздоровался с ней.
— А какое ты имел право задавать ей вопросы? — требовательно спросил Зип. — Чья она девушка? Твоя или моя?
Сиксто молчал.
— Ну?
— Э-э… Зип, — наконец заговорил Сиксто, — я подумал… ну, я не думал, что она знает. Я имею в виду, я и не предполагал, что вы пришли к взаимопониманию.
— Мне не надо приходить к взаимопониманию с девчонкой, — надменно возразил Зип. — Я тебе говорю, что она моя девушка, и этого достаточно.
— Но она так не считает!
— Меня не волнует, что она считает.
— Как бы то ни было, — стоял на своем Сиксто, — дело тут не в том, чья она девушка, раз Альфи не сделал ей ничего плохого, почему мы должны стрелять в него?
Мальчишки некоторое время молчали, словно произнеси они хоть слово о своих планах, как они немедленно материализуются в виде настоящего пистолета.
Понизив голос почти до шепота, Зип спросил:
— Ты что, струсил?
Сиксто не ответил.
