— Я? — переспросил он. — Я?
— Чем это ты занимаешься? — спросил Паркер, подходя к нему почти вплотную.
— Ничем… Просто стою…
— К стене!
— А?..
Паркер схватил его за грудки и с силой прижал к подпорке крыши кафе.
— Я сказал к стене!
— Я… я же ничего такого не сделал, — лепетал Сиксто. — Я просто…
— Наклонись!
Сиксто, вперив в него невидящий взгляд, не шелохнулся.
— Наклонись, черт тебя подери! — заорал Паркер.
Сиксто все еще не мог понять, что происходит. Детектив же, окончательно разъярившись из-за того, что его приказы не выполняются, со злостью ударил Сиксто в живот, а потом, когда тог согнулся пополам от боли, прижав руки к животу, добавил ему по шее. Резко развернув парня к стене лицом, Паркер гаркнул:
— Руки на стену ладонями, черт тебя подери, делай, что я говорю!
Сиксто, оглушенный сильной болью, попытался было выпрямиться, снова схватился за живот, но тут же конвульсивно вскинул руки, потому что Паркер двинул ему кулаком под ребра. Дрожа от страха, Сиксто, подняв руки, уперся ими в стену. Паркер проворно обыскал его. Он делал это тщательно и с энтузиазмом, словно не замечая Фрэнки Эрнандеса, который как раз шел по улице и остановился у кафе при виде этой сцены.
— Повернись! — опять заорал Паркер. — Выкладывай все из карманов! Все на землю! Быстро!
Эрнандес подошел к ним.
— Оставь его, Энди, — сказал он и повернулся к Сиксто: — Собери все, малыш.
Сиксто замялся, испуганно переводя взгляд с одного детектива на другого.
— Дуй отсюда, быстро! Пошевеливайся!
Сиксто помедлил еще мгновение, а потом порхнул за угол и понесся прочь по авеню.
— Вот спасибо, Фрэнки, — саркастически поблагодарил коллегу Паркер.
— В Уголовном кодексе ничего не сказано о мальчишках, занимающихся своими делами, Энди.
— А кто говорит, что он совершил преступление? — огрызнулся Паркер. — Но предположим, что у этого невинного мальчика в кармане пакетик героина?
— Не было у него ничего. Он не наркоман, и ты это прекрасно знаешь. Он из хорошей семьи.
— Ой, правда? Ну да, наркоманов, конечно, нет в хороших семьях, так? Но представь, что героин у него все же был, а, Фрэнки? Просто предположи?
— Что у него теперь есть точно, так это презрение к полицейскому, который ни за что ни про что ударил и обыскал его.
— Мне кажется, вы очень усердно разыскиваете людей, которые делают что-то нехорошее, — подал голос Джефф.
— Точно, моряк, — согласился Паркер. — Днем и ночью. Этот парень ведь принадлежит к уличной банде, разве нет? Видали его форменную рубашку, а? Вы же не думаете, что я просто обираю мальчишек на улице?
— У этого малыша, возможно, все же есть чувство собственного достоинства, — заметил Эрнандес. — Так что успокойся и…
— Ладно, ладно, забудь про него, про этого паренька, идет? Ты уж никак решил, что я обработал его резиновой дубинкой. — Он помолчал. — Далеко направляешься?
— Повидаться с женой Гомеса, — ответил Эрнандес.
— А она та еще штучка, эта Гомес. Почти пятьдесят, но у нее все еще как надо. Ты уверен, что идешь именно по делу, Фрэнки?
— Уверен, — отрезал Эрнандес.
— Ну ладно, раз уверен, тогда до скорого. Никаких сведений о Миранде не поступало?
— Пока я был в участке, нет.
— А знаешь, — задумчиво произнес Луис, — я думаю, что Фрэнки прав. То есть я не указываю тебе, как ты должен выполнять свою работу, Энди. Не подумай ничего такого. Но паренька ты здорово испугал таким обращением. Что я хочу сказать… ну… на острове так не поступают.
— В Пуэрто-Рико нет проблем с юношескими бандитскими группировками, — сухо заметил Паркер.
— Нет, конечно нет, но я же не о том. Просто мне показалось, что это было… я не знаю… надо было немножко поуважительнее, что ли.
— Поуважительнее к чему? К выходному? — сострил Паркер и расхохотался.
— Вот, теперь ты еще и насмехаешься, — обескураженно вздохнул Луис.
— Я? С чего бы мне насмехаться над твоей родиной?
— Просто… знаешь… мы ведь бедные и голодные, это правда. Но в центре города есть рыночная площадь, и розовая церковь, и манговые деревья. И ты всегда можешь зайти на рыночную площадь поболтать с друзьями. И ты человек, и все знают, как тебя зовут. Это важно, Энди. Там ты знаешь, кто ты.
— А кем ты там был, Луис? — Паркер прищурился. — Губернатором?
— Ай, он опять шутит, — огорченно заметил Луис. — Ты ведь понимаешь, что я имею в виду, правда, Фрэнки?
— Да. Понимаю.
— А здесь порой чувствуешь себя потерянным. Ведь без личности нет ни гордости, ни уважения.
— Я тоже понимаю о чем ты, Луис, — вступил в разговор Джефф. — Примерно то же я говорил о Флетчере. Там можно затеряться в людской массе, смешаться с ней и забыть, кто ты есть.
— Да, именно. На острове людей уважают, и жизнь… и смерть уважают тоже. Здесь жизнь дешевая, а смерть еще дешевле. А на острове… — Он помолчал, словно давая себе время вспомнить, словно давая своим мыслям вырасти и расцвести. — На острове, в городах, когда кого-то хоронят, гроб на плечах несут по главной улице, а за гробом идут плакальщики.
— Да, я знаю, — тихо произнес Эрнандес. — Отец рассказывал об этом.
— Владельцы магазинов стоят у входа, а когда гроб проносят мимо, закрывают двери. Так они выказывают уважение к умершему. Они как бы говорят: «Я не буду отвлекаться на дела, пока тебя проносят мимо, друг мой».
— Ох, черт побери, — фыркнул Паркер. — Это не уважение. Они просто боятся смерти. Я скажу тебе кое-что, Луис. Не знаю, что там на вашем острове, но здесь — прямо здесь — настоящее уважение получают только такие бандиты, как Пепе Миранда.
Луис протестующе замотал головой:
— Нет, нет!
— Нет? Поверь уж мне на слово.
— Я пошел, — сказал Эрнандес. — А вы уж тут спорьте без меня.
— А кто тут спорит? — усмехнулся Паркер. — У нас просто дискуссия.
— Ладно, тогда дискутируйте, — согласился Эрнандес, вышел из кафе и скрылся за углом.
Джефф развернулся на табурете и посмотрел на улицу. Позади него — он слышал — продолжали спорить Луис и Паркер, но его совершенно не занимал их разговор. Он не отрывал взгляда от закрытой двери «Ла Галлины», размышляя о том, когда же бар наконец откроют. На самом деле он не знал, действительно ли ему так необходимо провести день в постели с женщиной или нет, но думать почему-то ни о чем другом он не мог. Он добирался сюда через весь город, и ему было противно думать о том, что придется уйти ни с чем. Так что он не сводил глаз с закрытой двери, желая, чтобы она открылась, и — о, чудо! — она открылась.
