оставить её в памяти…
Я притаился за домом и стал ждать: когда-то ведь придёт же домой.
Её всё не было. Прошло уже более двух часов, болтаться на виду было неудобно. Я присел в бурьян, потом прилёг, задремал. Я уже собирался уходить, когда услыхал разговор. Приподнял голову, стал всматриваться. Шла женщина с ребёнком. Шла к её дому. Ребёнок что-то канючил, хныкал. Но это была не она: толстая, рыхлая тётка с какими-то раздутыми слоновьими ногами и громадными бёдрами. Голос её был резок, раздражителен. Она подошла к дому и стала доставать ключи. И тут я её увидел в профиль: боже мой! Да это же она! Нина! Нинка-тростинка! Господи, во, что превратила её жизнь! Рыхлая развалина, кисель какой-то! И этим существом я увлекался! Боже, зачем я пришёл сюда?! Скорее отсюда! Кошмар какой-то!..
Больше её в жизни я ни разу не видел… Люди! Берегите свою любовь! Особенно любовь давнюю! Пусть она у вас в годах сохранится всегда той самой, молодой и красивой! Храните свои стихи воспоминаний, охраняйте их от грубой прозы жизни! Охраняйте память от времени.
Время так жестоко! Как и сама жизнь. Не менее безобразен был и случай принятия важного жизненного решения, которое направило её совсем в другую колею.
Полёты у нас шли ни шатко, ни валко. Старики «крутили сложняк», т. е. налётывали деньгу за сложные метеоусловия, мы ходили по нарядам и плевались от такой жизни…
Как-то в очередной раз мы торчали на старте в ожидании «простого варианта» погоды, который нам всё обещал синоптик. К нам уже приехало пополнение — ребята, выпущенные из училища на год позже нас. Им также как и нам не давали летать и если мы к этому времени хоть подлётывали чуть на «спарках», т. е. с инструктором в сложных условиях и ночью, то им этого и не светило. Итак, мы сидели на старте, «старики» летали, мы жаловались на свою судьбу: время идёт, а мы топчемся на месте.
И тут меня осенило: «Братцы, а давайте подадим рапорта на лётчиков-испытателей! Там хоть полетать дадут!». Никто, конечно, не подумал о том, что по технике пилотирования и уровню подготовки нам до испытателей очень далеко, все сразу загорелись: «И я! И я!». Подали же рапорта всего четыре человека: Юрка Мельников, Валька Быковский, я и ещё, не помню уже, кто-то из наших. Быковского мы вообще-то всерьёз не принимали — он только прибыл после училища, летал, как и все мы, ни шатко ни валко — мы все так летали через пень-колоду, ну да какая разница — Паша так Паша.
Пашой мы Быковского звали потому, что сам он был чёрный, с чёлкой, спадающей постоянно на глаза. Да ещё отец ему подарил настоящий персидский ковёр, — такого у нас не бывало. У каждого над койкой висела какаянибудь тряпка, ну там, гобелен дешёвенький, а у Паши — так сразу и ковёр, да не простой, а персидский.
Так он и стал Пашой.
Подали мы свои рапорта, поговорили ещё пару дней об этом и забыли.
Вскорости я поехал в отпуск, женился, женился буквально за несколько дней! Влюбился на базаре.
Влюбился буквально в пух и прах! Это потом, спустя сначала пять, а потом уже и пятнадцать лет я узнал, что любовь не была обоюдной. Это потом уже после развода, после перенесённого такого, что и врагу злейшему не пожелал бы, после того, как оставил своих детей сиротами и с чемоданом, собранным женой, ушёл из дому, я писал трагичное:
А тогда я был счастлив! Настолько, что даже не присматривался к своей избраннице: а счастлива ли она? Привёз молодую жену в общежитие лётчиков. Ну, что тут будешь делать, — жилья нет. Замполит велел жену в город на частную квартиру, а самому жить в гарнизоне. Хорошо, нашёлся добрый человек — инженер дивизии полковник Глозман, который милостиво предоставил нам из своей трёхкомнатной квартиры одну комнату. Жили мы у них, как у Христа за пазухой — милые, чудесные, заботливые люди, которые стали нам, как родители.
Только вот немного мы пожили у них. Шла обычная ВЛК — врачебно-лётная комиссия. Просто подошёл срок. Я уже рассказывал, что это за мероприятие, только для меня это мероприятие закончилось кардинальной сменой всего.
Я стоял в очереди к терапевту. Передо мной стоял один из «казаков».
Три года подряд в наш полк шли пополнения. В первый год приехали «казаки», — это так их, несколько человек, звали по фамилии Серёжи Казакова.
Во второй год приехали мы, — гномы, кто-то звал нас рыбаками по фамилии Рыбакова. И, наконец, — молодые, среди которых прибыл и Быковский. Я уже не помню фамилии того казака, но только он всё стоял и охал: и тут болит, и там болит. Я не выдержал:
— Не валяй дурака, ты годен на реактивную без ограничений, как же ты можешь летать, если у тебя всё болит?
— А, что, у тебя не болело, если бы тебя запланировали на Сахалин?
— Да хоть к чёрту в зубы, надо — так поехал бы!
— Не поехал!
— Поехал!
— Спорим на шампанское, что не поехал!
— Спорим! На шесть бутылок!
Ударили по рукам. На следующий день я пошёл к командиру: «Я поеду вместо того-то на Сахалин».
