Тот посмотрел на меня, подумал:
— А ты хорошо подумал? Там тяжело летать. Там подготовка нужна крепкая. Тебе что, здесь плохо, что ли?
— Там хоть летать дадут. А здесь я сижу без движения.
— Ну, что ж, посоветуйся с женой и приходи.
Жена возражать не стала: а что тут нам терять? Ни квартиры, ничего.
Я за тобой куда угодно. Поехали! Так мы и поехали.
Как мы ехали, — это я расскажу попозже, а только через некоторое время после моего отъезда в гарнизон снова приехала комиссия. Об этом мне уже рассказывал пилот из нашего гарнизона, приехавший на Сахалин по замене на год позже меня. Комиссия как комиссия. Нужно было скрыть цель приезда: для отбора лётчиков в отряд космонавтов — над этим висела завеса страшной секретности. Просто все немного удивились: вроде как только была ВЛК, а теперь снова. Хотя особенно никто в это и не вникал. На самом же деле ради нас четверых, подавших рапорта на лётчиков-испытателей, и пропустили весь полк через комиссию. Во время комиссии выяснилось, что один из четверых, то бишь ваш покорный слуга, отсутствует по случаю убытия к новому месту службы. Решили его пока не тревожить, с Сахалина добираться долго. Так вот я и не попал в космонавты. Его Величество Случай.
Ну, а дальнейшее я могу лишь изложить со слов прибывшего на Сахалин Ржевского однополчанина, передавшего мне рассказ Быковского. Медкомиссию прошли двое. Третий не прошёл, что-то там на каких-то тестах вроде завалился. Говорят, это ему стоило списания на транспортную авиацию. Потом была мандатная. На мандатной комиссии Юрка завалился: брат его жены одно время находился под следствием. И хотя виновность родича доказана не была, но сам факт поставил крест на Юркиной биографии. Остался один Валерий, или как его звали у нас — Валька, а попросту — Паша. Он рассказывал: «Вызвали меня в кабинет комкора.
Зашёл — и в глазах зарябило от звёзд.
Меня спрашивают: „Вы писали рапорт на лётчика-испытателя?“ — Писал.
— А почему писали, что вас здесь не устраивает? — я замялся.
Тогда Покрышкин засмеялся и говорит: давай, валяй, не стесняйся.
Ну, я и выложил:
— Здесь летать не дают!
— А вы знаете, что работа испытателя опасна?
— Знаю.
— Она не только опасна, но и сложна. Вы на какой высоте были?
— На пятнадцати.
— А если ещё выше?
— Ну, если машина потянет — почему бы и не подняться?
— Ну, а если ещё выше? Например, в космос?..»
Валька был ошарашен. Человек в космосе. Об этом тогда ещё никто и не думал даже.
— Я, — рассказывал Валька, — недолго думая, ляпнул первое, что сорвалось: а что, сучки летают (только слетали тогда собаки Белка и Стрелка), а я хуже них, что ли?.. — Раздался общий смех, и вопрос был решён: в двадцать четыре часа рассчитаться и прибыть в г. Москва, войсковая часть такая-то. Так вот Валька с моей, как говорится, подачи и попал в космонавты.
Сказать, что мне не было завидно? Было. Я тогда понял, какого дурака я свалял — побывать в космосе — да какой же пилот от этого отказался бы? Я мог попасть в космонавты так же точно, как и Валька. Здоровье у меня было нормальное, анкета чистая, ну, а летали мы все одинаково. Решил я с Валькой встретиться, расспросить, какие там ходы-выходы, как попасть в отряд космонавтов, к кому обратиться. Адреса я его не знал, потому написал письмо о том, что проездом в отпуск буду в Москве и хотел бы встретиться с ним. Запечатал то письмо в конверт и вложил его в другой конверт, адресованный Поповичу, который только слетал. Адрес написал просто: Москва, космонавту Поповичу. Туда же вложил письмо с просьбой передать конверт Быковскому, который по слухам находится в отряде космонавтов. Послал письмо и стал ждать ответа. Вполне естественно, ответа так и не пришло.
Даже если бы и дошло то письмо до Поповича, даже если бы он и передал его Быковскому, так едва ли Валерию разрешили бы ответить на моё письмо — мало ли, что может случиться. Пропади он, — есть след, что был в отряде космонавтов, значит ненормально там, гибнут люди, а ведь это престиж Советского Союза! Ну, а вскорости Валерий уже и слетал, и поздно было к нему обращаться — теперь он уже Космонавт, а я простой пилот, который служит на краю света. Так что больше я ему уже и не писал.
Так вот и закончилась моя космическая эпопея: за шесть бутылок шампанского не только в космос не попал, но и выбросил шесть лет из жизни, ибо жизнью назвать моё пребывание на Сахалине даже с натяжкой нельзя.
Начинался мой Сахалин с переезда.
Собраться в дорогу пилоту недолго, какие там личные вещи у холостяка? А оженился я только что, добра нажить не успел. Разве только два чемодана посуды, что надарили на свадьбу, да пара чемоданов одежды. Ну, там ещё гитара да жена на сносях, на седьмом месяце — это уже успелось. Из Москвы выехали в Хабаровск поездом. На вторые сутки в вагоне все перезнакомились, на третьи — передружились, на четвёртые стали все одной семьёй и так весело без особых приключений ехали все до Хабаровска уж не помню сколько — то ли семь, то ли десять суток. В Хабаровске оставил вещи в камере хранения и с женой в штаб Дальневосточного округа, куда мне было предписано прибыть для назначения в войсковую часть такую-то. Только вот попасть в эту войсковую часть я не смог. За то время, пока я ехал из Москвы, ту войсковую часть уже перебазировали на чукотку. Навигация на чукотку уже прекратилась. Ждать самолёта на чукотку можно было не один месяц, а жена ждать не могла. Нужно было определяться. Решили меня отправить на Сахалин в другую часть, которая базировалась в средине этого тысячекилометрового острова. Спросили, согласен ли я туда. конечно, согласен, для меня все части Сахалина были одинаковы, какая разница, куда ехать, лишь бы поскорее, лишь бы жена не родила в дороге. Снова на поезд до Владивостока. С вокзала — в накопитель — на Вторую Речку. Вторая Речка — это своего рода склад-накопитель: сюда съезжался служивый народ со всех точек Союза, чтобы отправиться в части, добраться до которых можно только кораблём. Вторая Речка представляла собой посёлок под Владивостоком, огороженный несколькими рядами колючей проволоки, в котором люди жили в бараках. Самый настоящий лагерь заключённых с той только разницей, что там имелся магазин и для офицеров и членов их семей был свободный вход и выход. Только уходить-то было и некуда и рискованно: можно было прозевать формирование корабля. Пересыльный пункт был переполнен: навигация в северные районы уже закрылась, остались только Камчатка, Сахалин да Курилы. Только и туда пароходы давно не ходили: над Дальним Востоком проносился тайфун за тайфуном, суда застряли в далёких портах, во Владивостоке практически ничего не осталось. Вторая речка пестрела всеми видами вооружённых сил — и пехота, и пограничники, и моряки, и танкисты, и артиллеристы, и авиация — кого там только не было! И всё это перемешалось с неуправляемой массой семей — жёны, дети, вещи — люди ехали на долгие годы на край света. Каждый был измучен дальней дорогой, каждому обрыдло уже это цыганское существование, каждый стремился добраться, наконец, до хоть какого места, где можно просто выкупаться, поесть, уложить детей да выспаться. Очередь у коменданта и билетной кассы занималась с рассветом, к десяти часам очередь расходилась: на сегодня корабля не будет.
Значит ещё один день торчать. Меня подпирали два срока: срок родов жёны и срок прибытия в часть: если я не успею прибыть до 30 сентября — у меня текущий год не пойдёт в зачёт срока службы на Сахалине, значит, мне тогда нужно будет служить на Сахалине не пять, а шесть лет.
Я уже не помню точно, сколько мы провели в бессмысленном ожидании на Второй Речке — то ли десять, то ли двенадцать суток. Нервов было потрачено много. И вот, наконец, разнеслась радостная весть — на Сахалин идёт корабль! Громадная очередь у коменданта, жёны — у кассы. Каждый боится, что не хватит места. Каждый стремится во что бы то ни стало попасть именно на этот корабль! Мы попали.
Владивостокский порт. Бухта Золотой Рог. Вечернее солнце золотит и так уже золотые сопки, леса переливаются всеми цветами золота, даже вода в бухте кажется золотой. Осень. Белый город будто
