Не было сил, очень хотелось спать, тайга кружилась и не хотела нас выпускать.
Мы буквально засыпали на ходу, и только тошнота, подступающая к горлу, не давала уснуть.
Хорошо, что мы зашли недалеко и успели буквально на последних остатках сил выйти из тайги. Как только под ногами закончился багульник, мы упали в траву и заснули мёртвым сном.
И всё-таки мы с ним пошли ещё раз. На сей раз мы взяли с собой противогазы и шоколад. При подходе к багульнику натянули маски и пошли.
Дышать в противогазе было тяжело. Зато не было этого пьянящего и отравляющего аромата багульника. Когда идти было уже невмочь, — под маску в рот закладывался кубик шоколада, резко поднимающего силы.
Так на шоколаде и дошли: восемь километров одолели за четыре часа.
Потом началась рыбалка. Мы шли вверх по ручью и на каждом шагу забрасывали в воду крючок сначала с насаженной на него икринкой, потом, когда икра закончилась — просто красной тряпочкой, и на каждом забросе вынимали из воды форельку.
Бидончики наши быстро заполнились, в них уже не оставалось воды, а рыба шла.
Мы поснимали сначала майки, завязали их мешочками, стали складывать в майки.
Майки быстро заполнились.
Мы поснимали рубашки, и когда рубашки заполнились, — стало обидно до слёз: рыба не убавлялась, леса не успевала упасть на воду, как на крючке уже билась красавица — форелька. За два часа рыбалки мы заполнили всё, что можно было, наловили килограмм по десять форели. Делать было нечего, рыбу девать было некуда и мы, счастливые, пошли домой.
Ещё четыре часа тяжкого пути — и вот мы голые по пояс победно шествуем по гарнизону, раздавая по пути форель.
В этот день два двенадцатиквартирных дома были с жарёнкой из царской рыбы.
Места своего мы, конечно, не выдали и ещё не раз ходили за форелью, и ни разу не возвращались пустыми.
Запомнилась мне ещё одна необычная рыбалка.
Это было уже в Южно-Сахалинске, когда я служил в штабе дивизии.
Как-то вчетвером на газике мы поехали рыбачить на Анивский залив.
Был апрель, было холодно, резкий порывистый ветер гнал низкие облака с сопок на море. Мы стали на песчаном берегу в десятке метров друг от друга и забросили свои спиннинги. Следует отметить, что понятие «спиннинг» для такой рыбалки, — довольно относительное. Скорее всего, спиннингом можно было назвать удилище и катушку, потому что на катушке была леса толщиной в 1,2 миллиметра, способная выдержать чуть ли не кита. Вместо крючка был привязан мудрёными узлами гак, на котором было насажено граммов триста мяса.
Естественно, что на катушке такой толстой лесы умещалось очень мало, и тут нужно было быть внимательным, чтобы рыба не стащила её с катушки до конца и не ушла с лесой.
Я стоял на песке в полуметре от воды и ждал.
Клёва не было.
Кажется, попусту мы собирались, искали толстую лесу и гаки, — рыбалки не будет.
Было досадно, настроение портилось, и вот, когда я уже собирался было поделиться своими сомнениями с соседом, вдруг катушка спиннинга завопила и лёса буквально мгновенно вся выскочила с катушки. Единственное, что я успел сделать — это оборот вокруг себя: теперь лёса была петлёй закручена на туловище. Следующим рывком лёса натянулась, зазвенела, и меня потащило к воде. Я упал на четвереньки и что есть силы, заорал. Все побросали свои снасти и кинулись ко мне, а меня неумолимо тащило к воде.
Перед глазами был гладкий мокрый песок с бороздами, оставляемыми моими пальцами, — меня тащило к воде. Вода уже совсем близко.
В памяти всплыла картина, которую я видел прошлым летом в Пионерах: стадо коров зашло в воду, спрятавшись от оводов, и вдруг одна корова стала натужно реветь и двигаться в воду глубже и глубже. Видно было, как она сопротивлялась, но всё-таки против своей воли шла всё глубже, и натужно ревела. Потом, когда вода уже заливала ей голову, корова последним усилием вдруг остановилась, упёрлась в дно и тогда из воды стремительно выскочило громадное щупальце спрута, скользнуло по спине коровы, обвилось вокруг туловища, и корова исчезла под водой. Люди заворожено стояли на берегу, и долго ещё никто не мог вымолвить ни слова…
Сейчас мне казалось, что тот же самый спрут затягивает меня в воду.
Подбежавшие мужики схватили меня, поставили на ноги и стали вращать, наматывая на меня лёсу, как на ворот.
Сначала было ничего: от меня ничего не требовалось сногсшибательного.
Стой и крутись.
Леса шла туго, звенела как струна, иногда дёргала так, что мы едва удерживались, чтоб не свалиться на песок. В этом случае мы останавливались: пусть успокоится. Тогда всё переставало кружиться в одну сторону и начинало кружиться в другую. Потом мы снова начинали накручивать лесу на меня, и всё становилось уже привычным: море — берег — море — берег.
Наконец, мне это всё уже надоело, и я предложил бросить это идиотское занятие — обрезать лесу. Мужики цыкнули на меня: ты, что, мол, тронулся, такую рыбину упускать? Я всё вращался в этом дьявольском круге. Мне казалось, что конца этому никогда не будет и что это вращение продолжается уже сто лет.
Азарт рыбалки пропал, мне уже ничего не хотелось, но я не мог ничего поделать: леса плотно притянула мои руки к туловищу, казалось, что вот-вот, и я буду перерезан ею пополам, и только плотная куртка спасала меня от смерти… Мне показалось, что прошла целая вечность, пока из воды показалась громадная рыбья голова. Мне стало даже не по себе: такой рыбины я сроду ещё не видал. Широко раскрытый рот, усаженный мелкими зубами, возмущённые и яростные круглые глаза, длинное белое туловище… Это была довольно солидная белуга, такая солидная, что когда мы откинули задний бортик нашего газика и положили её на пол, хвост рыбы доставал до земли…
На этом рыбалка наша закончилась. Девать столько рыбы нам было просто некуда: ведь не торговать же ею на улице. Нужно было успеть в этот же день её куда-нибудь спихнуть.
Мы повезли свою добычу в Южно-Сахалинск, прямо в ресторан, где нам отрубили и зажарили по ломтику (этого ломтика хватило, чтобы наесться до отвала), остальное у нас ресторан принял из расчёта 2 рубля 50 копеек за килограмм, что в условиях практически дармовых сахалинских цен на рыбу было очень даже недурственно. Как оказалось, — рыбина потянула на 68 килограмм за вычетом наших ломтиков, и мы полученную сумму так и оставили в том ресторане. Эту историю мы пытались рассказать на работе, но никто нам не поверил, да мы и не пытались в этом кого-нибудь убеждать, знали, что бесполезно и только жалели, что не взяли в том ресторане какую-нибудь бумажку, которая подтвердила бы наш подвиг. Главное — что мы знали, что это было на самом деле так.
Полёты, полёты, полёты…
Если на материке мы возмущались, что нам не дают летать, то на Сахалине с этим всё было в порядке.
Здесь была реальная работа по охране госграницы. Нарушители летали реально и довольно часто.
Авиации нашей было на весь Сахалин — одна авиационная дивизия ПВО в составе трёх полков по триста — четыреста километров друг от друга, боевое дежурство экипажи несли днём и ночью круглыми сутками, экипажей не хватало, требовались активные боевые штыки, потому летали мы при любой мало- мальски пригодной погоде, а погода на Сахалине капризная. К примеру, станет туман стеной в тридцати километрах от аэродрома и так может простоять весь день. Чуть подуй ветерок, — и туман натянет на полосу.
А ближайший запасной аэродром — почти на полном радиусе действий, до него дай бог, чтобы горючего хватило. В этих условиях метеослужбе не позавидуешь. От синоптиков требовалась не только чёткая, но даже ювелирная работа. Он должен был наверняка предсказать не только то, что облачность
