постоянно, и никакие ухищрения госпитальных и санаторских врачей, никакие грязи, вытяжения и парафины результатов не давали: порой прямо с полётов мог попасть в госпиталь и проваляться там месяц.
Врачи уже предлагали подумать о переходе на землю, но я ещё держался.
Решил я попробовать искупаться в этой баньке. Деревянной, почерневшей от времени бадейкой начерпал горячей воды, разбавил её по рецепту холодной и сел в корыто. Вода была не горячая, градусов двадцать пять — тридцать, тело моё покрылось сразу пузырьками газов, и через пять минут я вынужден был вылезти из корыта: на лбу выступил обильный пот, сердце сильно забилось, дышать стало трудно.
Тело было какое-то расслабленное, хотелось отлежаться, отдохнуть.
Никаких особых изменений я в тот раз не почувствовал, однако на другой день попросил врача съездить со мной в ту баньку. Нам выделили «газика», и мы кружным путём по береговой полосе за час добрались до баньки. Всё повторилось, как и в первый раз. Врач посчитал пульс, померил давление — давление резко подскочило до 150, пульс — до 90. Что за источник, капитан медслужбы не знал, ибо нигде тот источник не значился. Слышал врач о нём, да вот как-то не удосужился до сих пор побывать здесь. Сказал, что, похоже, вода действительно лечебная, но гарантировать чего-либо он не может. Единственное, что знает точно, — что баловаться с этим нельзя. Я ещё два раза после этого ездил в эту баньку, пока погоды не было, потом мы улетели с острова, и в следующий раз я там побывал через пару месяцев уже специально, принял там за три дня шесть ванн. После этого я не имел ни одного приступа радикулита, забыл уже о нём, как о кошмарном сне, и только спустя семь лет, будучи уже на материке, вспомнил, когда попытался приподнять шкаф.
Я тогда не раз рассказывал врачам об этой баньке, говорил о целебной силе той воды, что идёт с вулкана, но то ли далеко очень та банька, то ли не до этого врачам было, — больше я о той воде ни разу не слыхал. Вот ведь какие чудеса бывают на свете: по золоту ходим, а поднять некому…
Служить и жить на Курилах мне не привелось, но в командировках я бывал там часто и, как правило, застревал там по погоде на несколько дней.
Причина заключалась в том, что прогнозирование погоды на Курилах имеет свои сложности. Если посмотреть на карту метеоданных (в то время ещё не было данных со спутника, приём погоды осуществлялся радистом КВ-радиостанции, наносился вручную тушью на карту, затем обрабатывался дежурным синоптиком и докладывался начальником метеослужбы на утренней и вечерней планёрке, рассылался по аэродромам и гарнизонам), то, в отличие от пестрящего данными материка и Японии, где карта была чёрной от данных, Сахалин и Курильские острова, не говоря уж об Охотском море, были почти девственно пусты: редко где появится сводка погоды от корабля, выполняющего свой рейс в Охотском море.
Верить же данным, переданным с какого-нибудь американского судна, синоптики наши боялись: во времена «холодной войны» дезинформация применялась даже в метеорологии. На Курилах же вообще было что-то вроде трёх или четырёх станций: одна рядом с Камчаткой, другая в средине Курильской гряды, третья и четвёртая — на двух аэродромах, расположенных на южных островах в десятке минут лёта друг от друга. Сама же кухня погоды — экваториальная часть Тихого океана — была для синоптиков практически тайной за семью печатями: наша радиостанция туда не доставала, да и ещё информационная война… Это потом уже появилась аппаратура передачи метеоинформации, и мы стали получать карту погоды по радио из Хабаровска. Карта выходила из печатающего устройства на тонкой, мнущейся бумаге, обрабатывалась она в принтере какой-то дрянью, содержащей нашатырь, потому на метео вонь стояла — хоть святых выноси, синоптики стали ходить бледными и часто болели простудными заболеваниями…
Но это было уже потом. А вначале был бланк карты с заполненными тушью данными станций, своего рода контурная карта с кружками метеостанций, вокруг которых чернели значки, обозначающие все параметры погоды вплоть до ветра по высотам и, как я уже сказал — чёрную от данных на материке и белую по Сахалину, Охотскому морю и Курилам. Интересно было наблюдать на ней движение ядра тайфуна, это особенно хорошо просматривалось по Японии, где насыщенность метеостанций высока. Так как в тайфуне передача данных с метеостанции практически прекращается и отсутствует некоторое время, пока станцию не починят, то на карте, заполненной данными погоды действующих метеостанций и кажущейся от этого чёрной, появляется вдруг белая дорожка движения центра тайфуна, где данных погоды нет.
Зловещая дорожка. Коли она направляется к тебе, — готовься к очередному концу света. Потому полёты на Курилах было проводить сложно, и синоптикам частенько небо казалось с овчинку: синоптик несёт уголовную ответственность за жизнь лётчика, так уж было поставлено дело в нашем дорогом отечестве, так оно стимулировало точность прогноза. Вообще-то, я ни разу не встречал случая, чтобы синоптика посадили. Выгонять из армии — выгоняли, или переводили куда-нибудь в Одесский округ, где работа проще, но чтобы посадить…
Так вот и застрял я в очередной раз на Буревестнике накануне 7 ноября — самого святого для Советского Союза праздника.
Сказать по совести, я праздник этот не любил и в первую очередь из-за погоды: это не Первое мая, когда природа пробуждается и после надоевших снегов появляются первые травинки, начинает расцветать природа. Я всегда старался уйти в этот день на боевое дежурство — по крайней мере, не нужно стоять под дождём или пронизывающим холодным ветром полдня на бетоне, слушать нудные речи о том, против чего душа твоя настроена, потом топать парадным шагом по бетону, стирающим кожаную подошву сапог как наждаком… Нет, лучше на боевом дежурстве: в дежурном домике тепло, а коли поднимут — подлетнешь малость, проветришься, да ещё запишешь себе налёт в лётную книжку…
Хорошо в командировке: весь гарнизон носится в парадной форме под пронизывающим ветром, шлёпает по грязи на аэродром, боится опоздать на построение, а ты, плотно позавтракав в лётной столовой, сидишь себе в гостинице, листаешь журнальчик от нечего делать, и никуда тебе торопиться не надо: командировочные в построении участия не принимают.
Хочешь посмотреть, — иди, не хочешь — сиди.
И всё-таки я решил сходить на аэродром, посмотреть парад чужого гарнизона, благо лётная куртка — это не шинель, меховую куртку не продувает.
По аэродромной трансляции пропикало десять часов. Гарнизон застыл в чётком строю частей и подразделений. Начальник штаба подошёл к микрофону: «Равняйсь! Смирно! Слушай приказ!..» И вдруг земля дрогнула, закачалась под ногами. Толчок! Ещё толчок! Микрофон, падая, ударился о бетон, и гром удара разнёсся по трансляции. Словно в поддержку ему, по гарнизону вдруг завыли сирены цунами- опасности.
Строй зашатался и стал рассыпаться, люди заметались по рулёжной дорожке.
Новый толчок! Ещё толчок! Строя уже не было.
Была толпа мечущихся мужиков, наряженных в парадную форму, перепуганных не столько неожиданным, как всегда, но привычным уже землетрясением, не опасным абсолютно на бетоне аэродрома, вдалеке от строений, сколько рёвом сирен цунами-опасности.
Превышение аэродрома, а, следовательно, и гарнизона с его строениями, где находятся их жёны и дети, составляет всего двенадцать метров над уровнем моря. Волны же цунами могут достигать 50 — 70 метров, так что рёв сирен заставил всех сломя голову кинуться к своим домам — скорее забрать своих, и в горы! Несмотря на то, что мне некого было спасать, но я поддался общей панике и тоже побежал. Куда бежать — я знал: в гарнизоне каждый под расписку был ознакомлен с планом эвакуации при цунами- опасности, где каждому подразделению были расписаны действия в этой ситуации. Главное — это вывести всех людей на Столовую сопку, расположенную буквально на границе аэродрома.
Это была горушка с плоским, словно срезанным верхом, похожая на стол. Высота её была 200 метров над уровнем моря. На этой горушке и положено было ждать, пока волна не пройдёт низом. О том, что цунами не игрушка, все знали: ещё не забыта была страшная трагедия, когда смыло с острова всё живое на северных Курилах.
Мужики в парадной форме, что есть духу, неслись к своим домам. Навстречу им бежали их жёны с детьми и аварийными чемоданчиками, которые в каждой семье всегда стояли у порога: в них было сто раз пересмотрено и уложено всё самое необходимое и ценное, что надо было спасать, тот самый минимум- миниморум, вплоть до продуктов на первый день, чтобы было чем покормить детей. Женщины кричали, звали своих мужей, дети плакали, и всё это бежало к Столовой сопке. К сопке неслись даже машины: штаб
