Надо было идти домой. Горючего я высвистел на форсаже много.
Самое главное — что я не представлял себе где я нахожусь. Первые свои курсы и время я помнил, дальнейшее всё перемешалось: я только знал что меня гнали всё время на юг, в сторону Японии, до которой от моего аэродрома было около пятисот километров. Автоматический радиокомпас (АРК), настроенный на приводную станцию аэродрома вылета, ничего внятного мне сказать не мог: стрелка его крутилась во все стороны и даже приблизительно не показывала направления на аэродром. В разрывах облаков под собой я увидел береговую черту и по спине прошёл холодок: береговая черта напоминала мне побережье японского острова Хоккайдо в северной его части. Недалеко, на расстоянии порядка десяти — двадцати километров впереди по курсу я увидел инверсионный след пары истребителей. Значит, я залез в Японию, и Сейбры идёт на перехват. Размышлять было некогда. Я развернулся на сто восемьдесят градусов и посмотрел на компас. Компас почему-то показывал не северное, а восточное направление. Я взял себя в руки, заставил себя пройти без кренов минуту и нажал кнопку согласования компаса. Компас уверенно показывал на восток. Тогда всё стало на свои места: подо мной был не Хоккайдо, а берег материка, район где-то между Хабаровском и Владивостоком, и я сейчас нахожусь над Татарским проливом. Значит, меня гнали не строго на юг, а на юго-запад, и следы японских Сейбров — это следы наших истребителей, которые гнались не за мной, а за контрольной целью. Я развернулся влево, взял примерный курс на свой аэродром. Теперь оставалось ждать входа в зону уверенного действия радиосредств и молить бога, чтобы хватило горючего на заход и посадку.
Дальше всё было как в сказке: АРК точно вывел меня на аэродром, на котором за время моей неудачной погони погода изменилась настолько, что я смог зайти сходу, не затрачивая времени на дополнительные манёвры, сходу же и сел, и горючего хватило даже на заруливание, хотя техник и ворчал что я сел с сухими баками.
В бешенстве выскочил я из кабины и побежал звонить на КП: такого позора мне испытывать давно не приходилось. Вместо извинений штурмана за поздний подъём с КП на меня обрушился мат командира полка за самовольство. Я увлёкся бесполезной погоней, дважды не выполнил команды на возврат, ушёл из зоны действия радио и радиолокационных средств, в результате чего потерял связь, и меня потеряли с экрана. И только чудо спасло меня: фронтальная облачность миновала аэродром, благодаря чему я смог произвести сходу посадку, иначе искали бы меня где-нибудь в горах.
Хороший урок я тогда получил: команда есть команда — на земле виднее.
Позднее выяснилось, что контрольная цель была запущена решением Министра в страшной тайне, экипажу Ту-16 было дано задание любыми путями проскочить систему ПВО Дальнего Востока, что он с честью и выполнил.
Много тогда шуму наделал он, многих тогда поснимали начальников. В те времена такое случалось нередко: кроме самолётов да зенитных пушек, не было ничего больше у ПВО. Зенитно-ракетные комплексы были поставлены на вооружение Сахалинской дивизии ПВО позже.
Недоработанным в организации ПВО Дальнего Востока был в то время алгоритм принятия решения на открытие огня на поражение реального нарушителя, благодаря чему провокации на границе носили всё более грубый характер.
Инертность сил ПВО порождала безнаказанность, и провокации повторялись всё чаще, однако нарушитель уходил с миром восвояси готовиться к следующему нарушению. Дело дошло до того, что один и тот же стратегический разведчик RB-47, базирующийся в Японии, совершал полёты по одному и тому же постоянному маршруту вдоль Охотского побережья в точно назначенные даты и время смены сетки ПВО. Сетка ПВО — это совершенно секретная кодированная система передачи данных, в которой коды координат и даты их смены меняются в разные, неповторяющиеся периоды, назначаемые не человеком, а машиной. Непонятно до сих пор как, но эти сов. секретные данные, которых не знали ещё и в частях, уже были у американцев. Разведка их работала чётко. Наша разведка работала тоже неплохо.
К примеру, время вылета разведчика и экипаж мы знали ещё до того, как самолёт взлетал. Однако на этом всё и останавливалось: мы были готовы к действиям, способны были уничтожить нарушителя госграницы, но вот получить разрешение на открытие огня на поражение этого нарушителя не могли никак получить: разница Сахалина с Москвой — восемь часов, начальство спит, а кто пониже, т. е. кто не спит — не имеет права принять такого решения.
В результате идёт себе разведчик вдоль госграницы, время от времени делает укольчики вглубь нашей территории, неглубокие, а так чтобы спровоцировать подъём истребителей, чтобы зафиксировать всю систему, а не только сетку ПВО: где, может, появился какой новый локатор, где какая может новая радиостанция или вдруг аэродром, а то и ещё что новенького, какая точка работает, а какую, может, сняли с дежурства… ПВО стоят на ушах, локаторы крутятся, операторы считывают, радисты передают — всё это аккуратненько фиксируется на плёнку, соотносится с текущими своими координатами и к моменту посадки — всё уже готово, полную картину успешного полёта со всеми его результатами можно передавать в Пентагон. После такого полёта обойти систему ПВО и проникнуть в глубь территории уже не с разведывательными целями не составляет особого труда: вся картина налицо.
Всех нас это бесило, все видели своё бессилие, но поделать ничего не могли: Москва есть Москва. И только позже, когда заварилась каша на о. Даманский, когда надо было принимать решение на месте и немедленно, Москва отдала часть своих полномочий, создав Ставку на месте. А в то время даже командующий ДВО не имел права принять решение. Велика Россия и неповоротлива весьма…
Был выходной день.
Обычный осенний день отдалённого гарнизона, когда семьями пьют спирт в гостях друг у друга, ходят на рыбалку, или рубят дрова от нечего делать.
Я торчал в дежурном звене, валялся и читал книгу.
Зазвонил прямой телефон КП.
Ответственный взял трубку, поговорил, хмыкнул:
— Лёша, там РБ собирается. Сказали подготовиться, наверное, подымать будут. Я пошёл на СКП включаться, ты жди, сказали, позвонят ещё.
— Ладно, пойдёшь — скажи технарям, я готов.
Погода была сложная, работа — одиночно, матчасть проверена и прогазована, проблем никаких, — я продолжал читать. Прошло больше часа.
Снова звонок. Готовность один.
Выскакиваю в коридор, ору «Готовность один!» и бегу к самолёту. Техник уже там, пускач работает, питание подано. Прыгаю в кабину, включаю радиостанцию, и тут же команда на запуск. Взлетел, пробил облачность, выполняю команды КП. Небо голубое, солнце слепит, облака далеко внизу лежат ровным слоем, только не до красоты: где-то рядом нарушитель. Наконец, впереди справа увидел яркую точку самолёта. Всё внимание на него — не потерять, и газ до упора за защёлку. Форсаж включился, толкнул в спину, сближение увеличилось, точка стала превращаться в самолёт. Высота 11, скорость 1200.
Не проскочить бы: отключаю форсаж. Нарушитель всё ближе, идёт спокойно, без кренов, уверенно. Уже можно различить тип: да, тот самый RB-47.
Красивый самолёт. Крылья скошены, сдвоенные движки на пилонах.
Запрашиваю КП разрешение на перезарядку пушек. Получаю добро.
Готово: все три красных лампы готовности оружия горят.
Теперь только нажать гашетки — и сноп огня вырвется из пушек, понесётся к врагу, разрежет его…
Наглец получит, наконец, своё, усвоит, что не всё ему дозволено.
А меня на земле встретят как героя.
Да и орден Боевого Красного Знамени в мирное время получить…
В отпуск поеду, отца порадую.
У меня ведь ни одного ордена до сих пор нет… Проходила информация, что на них собирались ставить ещё и хвостовые ракеты с дальностью пуска — 2200.
А я огонь могу открывать только с 800.
Плохо.
Значит — не входить в его зону пуска.
