новой петли, конечно, не последней… „Правде“ поручено было связать новые истребления большевиков с облавой на бывших помещиков, князей и жандармов» [252].
Итак, Троцкий разгадал «дальний план» Сталина, направленный на уничтожение не только бывших оппозиционеров, но и носителей «либеральных тенденций» среди коммунистов, не принадлежавших ранее ни к каким оппозициям. Он лишь не предвидел, что Сталин отсрочит выполнение этого истребительного плана на полтора года, чтобы затем развязать массовый террор против партии в ещё невиданных в истории масштабах.
XVIII
Неудавшиеся амальгамы
Аресты, последовавшие за убийством Кирова, не ограничились зиновьевцами и троцкистами. Только в декабре 1934 года было арестовано 6501 человек, в основном членов всех бывших внутрипартийных оппозиций. Большинству из них было предъявлено обвинение в подпольной заговорщической деятельности. Сфабрикованные в связи с этим групповые дела были проведены через Особое совещание НКВД, и о них даже не сообщалось в печати.
Одним из таких дел было дело «московской контрреволюционной организации» — группы «рабочая оппозиция». Лидеры этой группировки, распущенной в начале 20-х годов, Шляпников и Медведев в последующие годы неоднократно привлекались к партийной ответственности, а в ходе чистки 1933 года были исключены из партии. В начале 1934 года без предъявления каких-либо конкретных обвинений они были сосланы в отдалённые районы европейского Севера. Вскоре Шляпников, фактически ставший инвалидом, был возвращён из ссылки и принят Ежовым, который обещал положительно решить вопрос о предоставлении ему пенсии. В ожидании этого решения Шляпников вынужден был изыскивать средства на жизнь распродажей своего имущества.
В конце 1934 года Шляпников и его близкие товарищи были арестованы. В ходе следствия от них удалось добиться лишь показаний о том, что они продолжали встречаться между собой и на этих встречах резко критиковали политику сталинского руководства.
Большинство обвинённых по делу группы «рабочая оппозиция» энергично протестовали против учинённого над ними произвола. В письме на имя Ягоды и прокурора СССР Акулова Шляпников писал, что обвинение против него «покоится на предположениях и чудовищно ложных данных агентуры». Другой обвиняемый, Демидов, в письме, направленном в Комиссию партийного контроля, заявил о начале смертельной голодовки, поскольку «лучше самому рассчитаться с жизнью, чем подвергаться медленному, но верному уничтожению, уготованному мне в результате клеветы» [253] .
Наиболее мужественно вёл себя в ходе следствия Медведев, сообщивший на допросе, что он расценивает своё исключение из партии как «запоздалый эпизод политической борьбы господствующих политических сил в ВКП(б) со всеми не приемлющими идеологию и интересы этих сил». Медведев заявил, что не собирался просить о своём восстановлении в партии, поскольку это повлекло бы необходимость «подвергнуть себя всему тому гнусному самооплёвыванию, которое совершили над собой все „бывшие“» (лидеры оппозиционных группировок.—
Очевидно, мужество лидеров бывшей «рабочей оппозиции», прямо заявивших о своей враждебности сталинскому режиму, послужило причиной того, что они не были выведены ни на один из показательных процессов (хотя их имена назывались на втором процессе Зиновьева — Каменева в ряду имён участников заговорщической деятельности).
В марте — апреле 1935 года Особое совещание приговорило 15 участников этой группы к заключению или ссылке на 5 лет. В 1936—1937 году приговоры большинству из них были пересмотрены и ужесточены, 8 человек были расстреляны по сфабрикованным обвинениям в подготовке террористических актов.
Ещё более мужественным было поведение на следствии участников так называемой «контрреволюционной децистской организации Т. В. Сапронова и В. М. Смирнова». «Децисты» (члены фракции «демократического централизма») до октября 1926 года входили в оппозиционный блок, а затем занимали даже более непримиримую позицию по отношению к сталинскому режиму, чем троцкисты. Лидеры этой группировки Сапронов и Смирнов, ни разу не выступившие с отречением от своих взглядов, были в марте 1935 года арестованы на месте отбывания ссылки и этапированы в Москву. К их делу была приобщена написанная Сапроновым в 1931 году рукописная работа «Агония мелкобуржуазной диктатуры». В ней Сапронов писал, что «на 15-м съезде под прикрытием „левых“ лозунгов был совершён госпереворот против пролетариата»; «подвергались травле целые рабочие коллективы, а их руководители бросались в тюрьмы и ссылку»; «тюрьмы, ссылки и концлагеря переполнены рабочими и крестьянской беднотой».
Резко осуждая сплошную коллективизацию, которая «проводится полицейскими мерами», Сапронов столь же однозначно оценивал положение рабочего класса, который «снова превратился в наёмного раба — в производстве и в политически бесправного — в стране». Характеризуя сложившийся в СССР экономический уклад как «своеобразный уродливый госкапитализм», он подчёркивал, что «называть такое хозяйство социалистическим значит делать преступление перед рабочим классом и дискредитировать идеи коммунизма» [255].
Во время следствия Сапронов, отвергнув обвинение в контрреволюционной деятельности, отказался отвечать на все другие вопросы и больше по делу не допрашивался. Столь же непримиримо вёл себя Смирнов, категорически отказавшийся сообщить следствию о своих политических взглядах.
Постановлением ОСО от 22 мая 1935 года Сапронов был осуждён к лишению свободы сроком на 5 лет, а Смирнов — на 3 года. В 1937 году они были расстреляны по обвинениям, за которые уже подвергались репрессиям в 1927—1935 годы. Как и другие «неразоружившиеся» оппозиционеры, они были реабилитированы в юридическом и партийном отношении только в 1989—1990 годах.
В начале 1935 года были арестованы коммунисты, примыкавшие в прошлом к группе Сырцова — Ломинадзе. Сам Ломинадзе, работавший секретарём Магнитогорского комитета партии, в преддверии неминуемого ареста застрелился. Выстрел оказался неудачным, и Ломинадзе прожил ещё несколько дней. В больнице он передал своему помощнику письмо для Орджоникидзе, в котором объяснял свой поступок тем, что ему «предстоит процедура», которую он не в силах вынести. «Я решил давно уже избрать этот конец на тот случай, если мне не поверят. Видимо, на меня ещё наговорили чего-то мерзавцы типа Сафарова и других. Мне пришлось бы доказывать вздорность и всю несерьёзность этих наговоров, оправдываться и убеждать, и при всём том мне могли бы не поверить. Перенести это всё я не в состоянии» [256].
О том, как самоубийство Ломинадзе было воспринято в партийной среде, выразительно свидетельствуют воспоминания писателя Александра Авдеенко. Он рассказывает, что в кулуарах съезда Советов один магнитогорский делегат завершил свой рассказ о самоубийстве Ломинадзе предостережением: «Не советую афишировать свою дружбу с Бесо Ломинадзе — жизнью можешь поплатиться. Такое время». А секретарь Свердловского обкома партии Кабаков сказал: «Выстрел в Магнитке — это эхо перводекабрьского выстрела в Ленинграде. Первое эхо» [257].
Хотя самоубийство Ломинадзе было расценено как антипартийный поступок, его вдове, очевидно, по предложению Орджоникидзе, близкого друга Ломинадзе, была назначена персональная пенсия за революционные заслуги мужа. После смерти Орджоникидзе она была лишена пенсии, а затем арестована.
Репрессии 1935 года затронули и ряд старых большевиков, никогда не принадлежавших к оппозиционным группировкам. Среди них был директор библиотеки имени Ленина, известный историк партии В. И. Невский. Одну из причин его травли, предшествовавшей аресту, Троцкий видел в том, что в своей «Истории ВКП(б)», изданной в 1924 году, Невский писал: «Книжки, вроде брошюрки… Молотова
