„К истории партии“, пожалуй, не только ничего не дают, а приносят прямой вред, такая масса ошибок в них: только на 39 страницах этой книжки мы насчитали 19 ошибок!» [258]
Об истоках враждебности Сталина к Невскому сообщается в воспоминаниях ветерана немецкой компартии И. Штейнбергера. В тюрьме Невский рассказал Штейнбергеру, что ещё в 1924 году, когда вышел первый том его капитального труда по истории РКП(б), дальнейшая работа над этим трудом «была строжайше запрещена господствовавшим в то время триумвиратом в партийном руководстве (т. е. Зиновьевым, Каменевым и Сталиным.—
От ударов по отдельным лицам Сталин перешёл к ударам по целым организациям. В середине 1935 года были ликвидированы Общество старых большевиков и Общество политкаторжан и ссыльнопоселенцев, состоявшее из бывших членов социалистических партий. В докладной записке, направленной Сталину Петерсом и Поспеловым, говорилось, что в обществе бывших политкаторжан «преобладают бывшие эсеры и меньшевики, тесно спаянные между собой связями. После убийства Кирова было арестовано 40—50 членов общества… В своём журнале „Каторга и ссылка“ (члены общества.—
Ликвидации общества бывших каторжан сопутствовал запрет на всякое положительное упоминание о народовольцах и иных террористах эпохи самодержавия.
В начале 1935 года из библиотек были изъяты все изданные в СССР работы Троцкого, Зиновьева, Каменева и все исторические работы, в которых положительно оценивалась их революционная деятельность. Такие книги, обнаруженные при обысках, приобщались в качестве вещественных доказательств к делам о «контрреволюционной деятельности» (оформлялось это как «хранение нелегальной литературы»). В воспоминаниях Л. Копелева рассказывается, как его брат был исключён из комсомола и университета только за то, что на него пришёл донос о «распространении троцкистско- зиновьевской литературы». Этой «литературой» была изданная в 1924 году книга «За ленинизм. Против троцкизма». «Криминалом» оказалось то, что в числе её авторов были Зиновьев и Каменев — в то время главные «борцы с троцкизмом» [261].
XIX
«Кремлёвское дело»
В 1934—1935 годах политическое воображение Сталина не простиралось дальше обвинений оппозиционеров в терроре. В целях нагнетания зловещей атмосферы в стране он требовал от Ягоды всё новых и новых дел о «террористических заговорах». В соответствии с этими требованиями местные органы НКВД в начале 1935 года сфабриковали ряд дел о террористических группах, готовивших покушения на секретаря ЦК компартии Украины Постышева, секретаря Северного крайкома ВКП(б) Иванова и других партийных руководителей. Сообщения о судах над участниками этих групп, неизменно завершавшихся расстрелом, направлялись Вышинским и Ульрихом непосредственно Сталину. С помощью подобных сообщений Сталин создавал у лиц, представленных объектами «террористических намерений» (большинство из них будет уничтожено в ходе последующих чисток), впечатление, что им грозит опасность со стороны «террористов», и тем самым стимулировал их активность в поиске новых «врагов».
В начале 1935 года в Москве начались аресты лиц, вскоре сведённых в новую амальгаму, получившую название «Кремлёвского дела». Из 110 человек, арестованных по этому делу, 30 были выведены на заседание Военной коллегии Верховного Суда, остальные заочно осуждены Особым совещанием. Состав осуждённых по «Кремлёвскому делу» был крайне разношерстным. В их числе были сотрудники управления коменданта Кремля, правительственной библиотеки, секретариата Президиума ЦИК, уборщицы и другие мелкие служащие правительственных зданий, домохозяйки (жёны обвиняемых) и т. д.
«Кремлёвское дело» представляло первую попытку «выявления» подпольных групп, замышлявших террористические акты против «кремлёвских вождей», прежде всего самого Сталина. В решении Военной коллегии по этому делу говорилось о существовании связанных между собой четырёх террористических групп, в том числе троцкистской группы, вступившей в связь с зарубежной троцкистской организацией.
Троцкий не откликнулся сразу на этот новый подлог — видимо, только потому, что сообщения о нём не появились в печати и вовремя не дошли до него.
В качестве главной фигуры «Кремлёвского дела» был избран Каменев. Привезённый в Москву из политизолятора Зиновьев, допрашивавшийся теперь уже в качестве свидетеля против него, добавил к своим прежним показаниям лишь одну «крылатую формулировку», принадлежавшую Каменеву: «Марксизм есть теперь то, что угодно Сталину». В ответ на требование сообщить о террористических намерениях Каменева, Зиновьев заявил: «Заявлений от Каменева о необходимости применения теракта как средства борьбы с руководством ВКП(б) я не слышал. Не исключаю, что допускавшиеся им… злобные высказывания и проявления ненависти по адресу Сталина могли быть использованы в прямых контрреволюционных целях» [262].
В «Кремлёвское дело» были включены пять родственников Каменева, в том числе Сергей Седов — племянник его жены.
На закрытом заседании Военной коллегии, состоявшемся 27 июня, 14 подсудимых не признали себя ни в чём виновными, 10 признались лишь в том, что слышали от других лиц «антисоветские» или «клеветнические» высказывания. Лишь 6 человек, включая брата Каменева, признали себя виновными в «террористических намерениях». В итоге двое подсудимых были приговорены к расстрелу, все остальные — к разным годам заключения и ссылки.
Очевидно, первую информацию о «Кремлёвском деле» передал Троцкому югославский коммунист Цилига, сумевший вырваться из СССР после пяти лет пребывания в ссылках и тюрьмах. В его статье «Сталинские репрессии в СССР» сообщалось, что Каменев на процессе категорически отрицал все предъявленные ему обвинения и заявил, что основную часть своих сопроцессников впервые увидел в зале суда. Суд увеличил Каменеву срок заключения до 10 лет. По возвращении в тюрьму его поместили в общую камеру, где содержалось ещё 12 заключённых [263].
«Кремлёвское дело» послужило прелюдией к «делу» А. Енукидзе, единственного члена ЦК, исключённого из его состава и из партии в 1935 году. Енукидзе, никогда не принадлежавший к оппозициям, был давним другом Сталина. Расправе над ним предшествовало освобождение его с поста секретаря ЦИК, который он занимал с 1918 года. Официальная мотивировка этого решения гласила, что оно принято по просьбе руководства Закавказской Федерации переместить Енукидзе на пост председателя ЦИК ЗСФСР. Однако, когда Енукидзе прибыл в Тбилиси, Сталин приказал Берии предложить ему пост директора одного из грузинских санаториев. Отказавшись от этого назначения, Енукидзе возвратился в Москву.
На июньском пленуме ЦК 1935 года Ежов доложил о «деле» Енукидзе, который обвинялся в засорении аппарата ЦИК СССР враждебными элементами и в «попустительстве» созданию на территории Кремля сети террористических групп. Ему вменялось в вину также моральное разложение, растраты и т. п.
Одна из причин расправы с Енукидзе состояла в том, что в своих воспоминаниях о деятельности закавказских большевиков в годы царизма он не уделил достаточного места «руководящей» роли Сталина. Другой причиной было его благожелательное отношение к репрессированным оппозиционерам и материальная помощь, которую он оказывал их семьям. По словам А. Орлова, «ЦИК удовлетворял почти каждую просьбу о смягчении наказания, если только она попадала в руки Енукидзе. Жёны арестованных знали, что Енукидзе — единственный, к кому они могут обратиться за помощью» [264].
Вместе с тем Енукидзе, как отмечал Орлов, «утратил те черты революционера, которые его отличали
