накраситься особым образом, так что из простушек превращаются в загадочных и соблазнительных особ. Этакая мошенническая привлекательность. Другими словами, ничего из ряда вон выходящего ни в мужчине, ни в женщине я не обнаружил. Первым моим побуждением было прогнать их прочь, и только их жалкий вид остановил меня. Я заметил, что женщина тихо плачет, а ее друг пытается, правда, без особого успеха, хоть и с очевидной бережностью, вытирать ей слезы руками. Они, кажется, не поняли, что вторглись в частное владение. Напротив, создавалось впечатление, будто кусты, под которыми они расположились, посажены специально с целью укрыть их от солнца.
Апельсиновый сок стекал у Юсуфа по подбородку. Юсуф продолжал жевать и рассказывать:
— Довольно скоро женщина успокоилась, а ее спутник с явным облегчением обратил свое внимание на потертый кожаный бумажник. Он вытащил бумажник из кармана и вытряхнул содержимое, которое состояло из монет и немногочисленных купюр. Мужчина пересчитал деньги, обернулся к женщине и что-то сказал. Та снова заплакала.
Я уже хотел предложить помощь, но вовремя вспомнил, что как смотритель обязан выдворить чужаков. Поверьте, я не лгу: я отнюдь не жаждал выгонять их. С детства не люблю ссор. За этот недостаток меня, бывало, отец бранил. Однако мне повезло: пока я собирался с духом, чужестранцы сами поднялись и выскользнули на улицу. — Усмехнувшись, Юсуф продолжил небрежным тоном: — Вот и все, друзья мои. Самая обычная встреча, хоть и чреватая разными исходами. Они были туристы, каких здесь тысячи; удача отвернулась от них, но они не сделали ничего дурного у себя на родине и вряд ли заслуживают зловещих предположений многоуважаемого туарега.
Тяжеловес
Видимо, рассказ Юсуфа понравился лавочнику Мохаммеду еще меньше, чем рассуждения туарега, ибо Мохаммед встал и в мрачном молчании покинул кружок слушателей. Юсуф же совсем освоился в новой роли, спокойно чавкал апельсинами из своих неиссякаемых запасов да бросал по сторонам быстрые взгляды, желая оценить эффект собственного вклада в историю о чужестранцах.
Я собрался с мыслями. Я уже готов был вернуть историю в изначально запланированное русло, когда мне снова помешали. Кто-то из слушателей задал прямой вопрос:
— Как они выглядели?
— Я вроде уже описывал, — произнес Юсуф одновременно с досадой и удивлением.
— Опиши подробнее. Какого цвета у них волосы и глаза. Какого они роста, и так далее.
Спрашивал, держа руки в карманах, невысокий, смуглый, крепкого телосложения молодой человек. У него была внешность спортсмена, занимающегося бодибилдингом, лицо блестело от пота, словно он едва закончил некое действие, потребовавшее огромных физических усилий.
Крепыш расправил плечи перед Юсуфом, который, в свою очередь, отшатнулся.
— Почему ты спрашиваешь? — пискнул Юсуф.
— Потому что ты представил лишь самое общее описание, — отвечал крепыш.
— Женщина была высокого роста и полноватая, — заговорил Юсуф, как бы защищаясь. Облизнул губы и только затем продолжил: — Она была выше, чем ее спутник. Волосы каштановые, жидкие. Ноги грязные. На мужчине была потертая коричневая куртка. А еще очки без оправы. Лицо незагорелое и чисто выбритое.
Крепыш скривился и выдвинул подбородок.
— Чушь и бред, — процедил он.
— Что ты имеешь в виду? — выдохнул сын торговца апельсинами.
— Твое описание противоречит всему, что мы нынче слышали. Ты все выдумал. Ты лжец.
Слово «лжец» он произнес как «лжжжец», чтобы придать ему дополнительную выразительность.
Юсуф вздрогнул и вскочил на ноги. Рядом с крепко сбитым юношей он казался жеваной соломиной. Кровь отхлынула от лица, губы побелели. Вид он имел самый жалкий.
— И ты дерзнул усомниться в моей правдивости! — вскричал Юсуф и оглянулся на меня, ища поддержки. Спектакль, впрочем, доставлял мне столько удовольствия, что я не хотел вмешиваться.
— А я говорю, твой рот подобен помойной лохани.
— Отлично! Значит, то же самое можно сказать и про всех остальных! Никто эту пару толком не запомнил. Мое описание не хуже прочих!
— Я не о прочих толкую, а о тебе лично.
Они смотрели друг на друга. Юсуф, казалось, был не намерен отступать, несмотря на неравенство сил. Крепыш спортсмен сделал шаг вперед. Приставив мясистый кулак к груди владельца апельсиновой лавки, он возгласил:
— Кому интересен твой послеобеденный отдых да свояки твоего приятеля-богача? Мы здесь не для того собрались, чтоб слушать твой жалкий лепет, самодовольное ты ничтожество! — Задиристо кивнув на меня, крепыш продолжил: — Пусть он рассказывает. Мне его версия больше по нраву.
Юсуф шагнул назад. Бледное лицо выдавало страх, а еще негодование.
— Я не уйду, — заявил он упрямо. — Никто не смеет клеветать на меня.
Тут крепыш потерял терпение.
— Ах, не уйдешь? — взревел он. — Убирайся сейчас же, а не то…
Невысказанная угроза произвела желаемое действие, ибо Юсуф стал торопливо пятиться из кружка слушателей, и вскоре его удаляющаяся фигура съежилась в черную точку на площадном просторе.
— Вот так дела делаются, — с характерным для себя красноречием объявил крепыш и улыбнулся в мою сторону. — Не люблю, когда слушать мешают. Если появится еще какой зануда, обращайся — помогу. Меня звать Хосейн, я из Загоры. Это далеко на юге. В Марракеше в первый раз. Я штангист. На одной руке сто раз подряд отжимаюсь. Мой шатер на западном краю площади, напротив «Кафе де Франс».
Благодарный за своевременное и полезное вмешательство, я также ответил улыбкой. Хосейн вычислил опасность, исходившую от Юсуфа, и вернул моей истории столь необходимую таинственность.
Вдруг к Хосейну подбежал малыш в изодранном халатике и что-то шепнул на ухо. Хосейна словно хлыстом ударили.
— Мои штанги портят! — вскричал он, обводя площадь бешеным взглядом. — Побегу разберусь!
И умчался вслед за мальчиком с той же целеустремленностью, с какой охотничья собака гонит зайца. Мы провожали его глазами. Не сомневаюсь: в нашем кружке не я один подозревал, что порчей штанг занимался не кто иной, как недавно покинувший нас Юсуф.
Вторжение мавров в Испанию
Внезапное вмешательство Хосейна подействовало на меня подобно тонизирующему напитку. Хосейн говорил взволнованно, безыскусно, зато слова шли прямо от сердца, а вера этого юноши в мои силы дала вдохновение на целый вечер. Я приготовился поднять нить, брошенную Юсуфом, и продолжить рассказ в совершенно ином ключе. Огладил бороду и обозрел слушателей. Взгляд задерживался на их лицах — одни были напряженные и внимательные, другие — непроницаемые. Я словно не мог насытить глаза разнообразием выражений и чувств.
Мысли слушателей клубились в воздухе. Они гудели надо мной; я закрыл глаза, надеясь разобраться в их гуле. Это один из приемов настоящего рассказчика; мне потребовалось немало времени, чтобы освоить его. В селении было проще — ведь там воздух подбит тишиной и каждый отдельный звук четче. Остается только выделить слова из множества звуков — стрекотания насекомых, журчания ручьев, шепота ветра, — дальше получается само собой. Истории сами себя ткут, и нити для них — неспешные, дремотные мечты.
В городе все по-другому. Звуки тут громче, резче; от усилий выделить слова из этой какофонии
