После чего за несколько секунд, пока они вопили, бежали и умоляли, я превратил все их камеры в горку сияющего осколками мусора.
Отличная получилась бы скульптура для Сортира Изящных Искусств.
Я назвал бы ее «Неприкосновенность личной жизни».
Я стоял перед судьей Бентоном Кайе в судебном зале Тартлвилля. Судья Кайе был единственным чернокожим в округе, если не считать Энтони из службы UPS. Коренастый и невысокий, с лицом, которому не пошло на пользу близкое знакомство с пехотной миной во Вьетнаме, с телосложением, которое намекало на профессиональные занятия боксом во время учебы в университете, судья казался тем, кто с симпатией отнесется к лишенному гражданских прав аутсайдеру вроде меня. Тем более что я играл с ним в покер по воскресеньям, сделал эскиз и построил беседку для его жены, Долорес, которая увлекалась теплицами.
Но вместо этого судья Кайе тыкал в мою сторону рукояткой молотка, выставляя ее, как ледоруб, и с четким акцентом Корлеоне вещал:
— Эти фотографы вернутся туда, откуда приехали, и расскажут людям, что все мы здесь дикие жестокие выродки. Все, включая
— Я понимаю, ваша честь. И обещаю, что этого не повторится. Они не вернутся. На самом деле я сильно сомневаюсь, что их еще хоть раз заманят в Северную Калифорнию.
— Ты ведешь себя как сторожевой пес, исходя из собственных интересов, так ведь? Все знают, что ты хочешь выкупить дом Нэтти для себя.
— Да, я хочу купить дом Нэтти. И всегда хотел. Если Кэти Дин согласится его продать, я куплю. Но дело не только в этом. В ее личную жизнь и так слишком часто лезут. И я не позволю фотографам пролезть еще и на ферму.
— Благие намерения не заменят тебе соблюдения закона. Насколько я вижу, ты ничуть не жалеешь о том, что запугал до смерти трех социальных паразитов и уничтожил все их оборудование.
— Это неправда, ваша честь. Я сожалею. Я очень хотел бы еще раз врезать лопатой по четырехсотмиллиметровому объективу. Потому что разбил только кофр.
Бентон отложил молоток. Взглянул на стенографистку поверх очков для чтения.
— Миссис Халфакр, дайте пальцам отдохнуть. Это не для протокола.
Миссис Халфакр улыбнулась и положила руки на колени, обтянутые лимонно-желтым платьем с вышивкой из розовых пасхальных цыплят по подолу. Бентон мрачно на меня уставился.
— Я уже четыре года хочу задать тебе один вопрос. Сейчас ты под присягой, так что я рассчитываю на искренний ответ.
— Есть правда, а есть факты. Но я постараюсь.
— После событий одиннадцатого сентября ты не пытался пойти в армию?
— Пытался. Несколько раз. Но мне отказали. Им не понравились мой возраст за тридцать и слишком сильное желание убивать всех по имени Мохаммед.
— А ты не думал о терапии, которая поможет тебе справиться с гневом? Твои сеансы с доктором «Смирнофф» и «Абсолют» не в счет.
— Терапия существует для тех, кто страдает от немотивированных припадков ярости и вины. Мои гнев и вина полностью мотивированы фактами.
— Я читал о том, что ты сделал одиннадцатого сентября. Никаких фактов, доказывающих твою вину, я не вижу.
— Я должен был заниматься сыном в то утро. Мы с женой, как обычно, спорили, чей график работы важнее, ее или мой, и это я настоял, чтобы она забрала ребенка. В итоге они оба погибли. Этого факта ничто не изменит.
— Понимаю. Ты считаешь, что должен был предвидеть будущее и все решения принимать в зависимости от итогов. И предусмотреть даже действия террористов. То, в чем ты винишь себя, Томас, всего лишь злая воля неподвластной нам судьбы. То, чего ни ты, ни я, ни кто-либо другой не могли предвидеть.
— Но это не значит, что я не мог попытаться.
— Ты ищешь, кого наказать. Если бы я сейчас поставил перед тобой Усаму бен Ладена, дал тебе пистолет и позволил его пристрелить, это принесло бы тебе утешение?
— Для этого пришлось бы набить стадион людьми, которые заслуживают смерти не меньше, чем он.
— Не назовешь мне их имен?
— Давайте начнем с тех, кто начал политические и экономические спекуляции на произошедшем и с тех пор наживается на трагедии.
— А я и не знал, что ты у нас тайный террорист.
— Войны развязывают правители ради богатства. История мира не знает иных сценариев.
— Как парень из Джерси, который в тысяча девятьсот шестьдесят шестом пошел в морскую пехоту, я совершенно не в восторге от того, что ты считаешь патриотизм всего лишь фасадом для циничных действий ради выгоды.
— Есть патриоты, а есть политики. Истинный патриотизм — в заботе о доме, семье, обществе, а не в том, чтобы убивать невинных людей в другой стране ради выгоды больших корпораций.
— «Обществом» является вся страна. Такова жизнь.
— Когда на побережье Северной Каролины высадятся чужие армии, я лично оторву им головы и нассу в рот. Но не раньше. — Я обернулся к миссис Халфакр. — Простите мой французский.
Бентон оперся подбородком на сплетенные пальцы.
— Что случилось с человеком, который хотел убить всех по имени Мохаммед?
— Увидел слишком много фотографий женщин и детей, убитых нами в Ираке.
— Нами?
— Если мы правда верим в то, что «мы — народ, который правит», то да.
— Если бы Эйзенхауэр беспокоился об убитых гражданских во время вторжения в Нормандию, мы сейчас говорили бы по-немецки.
— Если бы Эйзенхауэр сейчас был здесь, он повторил бы слова, которые сказал, уходя из Белого дома: «Не позволяйте корпорациям и военным получить слишком много власти».
— Давай-ка посмотрим, правильно ли я тебя понял, Томас. Кто-то убил твоих жену и сына. Ты не знаешь, кто именно в ответе за их смерть, веришь в собственную версию фактов, хочешь наказать легионы безликих злодеев, а потому… винишь себя и нападаешь на съемочное оборудование.
— Я виню себя в том, что послал жену и сына умирать ради того, чтоб мой рабочий график не сбился. А что до нападения на оборудование, так это только начало.
— Тогда давай будем честными. Личное пространство Кэтрин Дин не является для тебя личным мотивом.
— Ваша честь, вы выбрали долгий путь к неверному выводу.
— Тогда просвети меня, какой же вывод верен.
— Если я смогу спасти ей жизнь, если рай действительно существует, а мой сын находится в раю, у меня появится шанс попасть к нему, когда я покончу с собой.
Тишина. И только аханье миссис Халфакр.
Бентон медленно опустил руку на молоток.
— Ты… видишь в Кэтрин Дин возможность заработать призовые очки у Бога?
Ну и что он ожидал услышать в ответ? Правду? Что я не верю в рай, не надеюсь когда-нибудь снова увидеть Этана и считаю Бога глюком обкурившегося человечества? Что я люблю Кэти? Люблю чистой и простой любовью. Женщину, которую никогда не видел. Нет, если я скажу об этом в суде, миссис Халфакр и ее знакомые сплетницы обгадятся. Я пожал плечами.
— У меня большой кармический кредит, расплачиваюсь, как могу. И мне очень хотелось бы вернуться к протоколу.
