почетное место рядом с современной, под новой стеной и широким окном, на подоконнике которого мы расставили комнатные растения.
Мне нравилась старая бабушкина раковина. Если духи живут в дереве, камне и металле дома, то дух бабушки плавал именно в ней. Я дорожила ею, как сокровищем. Мы уже протянули проводку. Поставили нагреватель для воды. Томас и мы с девочками торжественно воспользовались раковиной, празднуя ее установку, открыли воду и по очереди вымыли руки теплой водой.
А вот большую страшную плиту я заточила в каменный угол, по соседству с огромным холодильником и морозильной камерой, которые окружила застекленными шкафами из вишневого дерева
Я ждала, когда Томас приедет впервые пообедать со мной наедине. Я открыла дверцу духовки, вытащила последний противень с бисквитами и уставилась на почерневший верх. Черт.
Я мрачно выбросила бисквиты, отпила вина из бокала, помешала картофельный суп-пюре и взбила салат в миске. Поправила серебряные приборы на новых салфетках поверх старого стола и выглянула в панорамное окно, выходящее на Хог-Бэк. Даже Томас признавал, что дом стал лучше, когда появился этот чудесный вид и через окна начало проникать солнце.
Я услышала грохот его грузовика. Щенки завиляли хвостами и помчались к двери. Я быстро пригладила волосы и охлопала все остальное — грудь, живот, задницу, — затянутое в облегающий белый свитер с длинными рукавами и кружевную длинную деревенскую юбку. Пульс участился, в животе потеплело, мое тело предвкушало его появление. Несмотря на все наши проблемы, я не представляла себе жизни без него.
Я услышала стук входной двери, потом его шаги в коридоре, топот щенят, которые крутились у него под ногами. Я успела принять картинную позу у стола, словно только что перестала расставлять тарелки.
— Я приготовила тебе поесть, — пропела я.
— Я чую аромат твоих бисквитов, — отозвался он.
— Только потому, что я забыла включить новую вытяжку и побрызгать освежителем воздуха, чтобы скрыть аромат угольков.
Он завернул за угол и остановился на пороге кухни. В руках он держал огромный букет весенних цветов и бабушкину бутыль для молока. На нем были линялые джинсы, широкий ремень, белая рубашка с расстегнутым воротом. Томас оглядел меня с ног до головы и не сводил с меня глаз, подходя ближе. Он поставил цветы в бутыль, налил в нее воды и поставил в центре стола, завершая сервировку. И все это время он смотрел на меня. А я смотрела на него, прижав руки к бокам и вздернув подбородок, не забывая правильно поворачиваться. И сердце у меня трепетало.
Он подошел ко мне, остановился совсем рядом, в шаге, но не прикасаясь, оставив почти незаметное и очень теплое пространство между нами. Я подняла лицо, отворачивая щеку со шрамами, пытаясь забыть о них, как всегда. Взяла его за руку.
— Мы займемся любовью в настоящей спальне. В настоящей постели.
Его пальцы жадно сжали мои.
— И это, — сказал он, притягивая меня ближе, — будет грешно.
После хорошего секса жизнь всегда кажется проще. Этим он и опасен. Мы лежали рядом, обнаженные, на сбитой постели. Томас был из тех редких мужчин, которые любят поговорить после секса. Я очень любила эту его черту, но только не в последнее время. Слишком рискованно. Лучше отвлечься. Я опустила руку под кровать, выудила вибратор и провела им по животу Томаса.
— Я хочу показать тебе, — сказала я, щелкнув кнопкой, — чудеса современного электричества.
Он накрыл ладонью мою руку, останавливая меня.
— Давай оденемся и сходим к Руби-Крик. Я сам хотел бы кое-что
— Этому «чему-то» лучше бы возбуждать, как это. — Я помахала вибратором и подмигнула Томасу. В животе ледяным комком свернулся страх.
— Даже лучше, — мрачно ответил он.
Мы стояли на коленях у ручья, в мягких сумерках весеннего вечера, и держали маленькие старательские сита, которые купил Томас.
— Опускай сито вот тут, в песчаный участок, — говорил он. — Зачерпывай песок и немного воды, а потом двигай по кругу, чтобы вода стекала с одной стороны сита. Аккуратно, и песок тоже смоет, оставив только хорошие вещи.
— Ты уверен, что мы тут найдем рубины или сапфиры? Почему?
— Потому что условия идеальны. Я просчитал изгиб русла, течения, объем воды, интенсивность нанесения песка, вот эти вкрапления под поверхностью, гидравлику вытеснения метража породы…
— Я могу определить фигню, даже если она вся состоит из технических терминов.
— Просто поверь мне и зачерпни, ладно?
Я зачерпнула песок, повернула сито, промыла песок, выбросила из сита пару серых камешков, зачерпнула снова. Что-то явно тяжелое потянуло сито вниз.
— Эй! Похоже, я нашла самородок. — Я промыла. Песок и вода стекли вниз, оставив в сите маленькую черную коробочку. Коробочку для кольца. Я уставилась на нее.
— Томас, что ты…
— Открывай, — хрипло сказал он.
У меня дрожали руки. Я положила сито, поставила коробочку на ладонь — на здоровую левую, конечно же, — и открыла крышечку. Внутри сияло золотом и платиной кольцо с изумительным рисунком переплетающихся прямоугольников, с несколькими крошечными рубинами вокруг огромного бриллианта. Кольцо было прекрасно, уникально, и Томас, без сомнения, сделал его сам.
И стоило мне поднять глаза, как Томас понял, что я не приму кольцо. Он медленно выдохнул. От его взгляда сердце рвалось на части.
— Я буду ждать, сколько потребуется, — сказал он. — Просто скажи мне, что, черт побери, с нами происходит.
Я ссутулилась.
— А что случится, когда ты закончишь меня «реставрировать»? А потом поймешь, — я показала на свое лицо, — что, как бы ты ни старался, это никогда не будет выглядеть как раньше?
Я отвернулась, пытаясь взять себя в руки.
Он нагнулся ко мне.
— Ты правда думаешь, что я сижу и мечтаю увидеть твое лицо без шрамов? Ты правда думаешь, что от этих шрамов зависит то, как я тебя вижу? Как я вижу наше будущее?
Я повернулась, глаза заволокло слезами.
— Дело не только в лице. Дело во мне. В том, что внутри. Ты хочешь, чтобы я была сильной, уверенной женщиной, которая может стоять перед комнатой, полной народу, и не дрожать. Я не могу, Томас. Возможно, я не смогу отказаться от отшельничества. Превращусь в сумасшедшую одиночку на Хребте Дикарки.
— Не превратишься. Я не сдамся…
