Голос принадлежал сидевшему рядом краснощекому мужику в расстегнутом драповом пальто с хорошо выраженной лысиной на голове. На нас он не смотрел – с высунутым от усердия языком, тщательно протирал очки маленьким женским платочком с множеством аляповатых неестественно голубых цветочков.
Как по команде мы смолкли и уставились на развернувшееся перед нами действо. Мужичка никак не устраивала степень прозрачности вторых глаз. Казалось, он протрет их до дыр. На нас советчик не обращал больше никакого внимания. Добившись, наконец, желаемого эффекта, он несколько раз полюбовался стеклами на свет, завернул очки все в тот же платочек и метким броском отправил их в урну.
– Менять надо, – вздохнул он. – Диоптрии не те…
Не сговариваясь, мы встали, на всякий случай, отошли к противоположной стене. И там завели разговор о болезни тюльпанов, стараясь не смотреть в сторону очковытирателя.
Вера не заставила себя долго ждать, удивившись, что мы не уехали. Настроение у нее после сегодняшнего посещения явно улучшилось. Поблагодарив нас за помощь, она заторопилась домой, неуверенно пригласив нас к себе. Наталья уже успела ответить отказом, когда я нанесла ей ощутимый тычок в спину, одновременно заявив, что она у меня очень застенчивая по натуре и с первого раза приглашение просто не распознает.
– Да нет же! – заупрямилась подруга. – Просто я хотела предложить куда-нибудь зайти. Ну, кофейку попить…
– Нет-нет, мне домой надо. – Вера даже порозовела от смущения.
– У меня бензина мало, – Наталья сосредоточенно нахмурилась, исподлобья буравя меня взглядом. Я его стойко выдержала. – Но, в принципе, если заправиться по пути… Пошли, Вера Семеновна, мы тебя довезем!
По дороге повеселевшая Вера в сотый раз благодарила Бога за то, что с Гришенькой все так удачно обошлось. Еще в пятницу он даже глаз не открывал, а уж как стонал-то! И совсем уж хорошо, что числится электриком на местном молокозаводе. Там администрация порядочная. Он даже получит зарплату по больничному листу полностью. Теперь они выкрутятся. Аннушка учится на печатника. Закончит, будет работать в Москве в типографии. Вообще, они на Гришеньку молиться должны. За любую работу хватается. И если бы не долг, который оставил в наследство непутевый муж, прости Господи, не тем будь помянут, они бы сейчас хорошо жили.
Долг для семьи Совкиных оказался очень серьезным: две с половиной тысячи долларов за разбитую фару иномарки любимой женщины интеллигентного, но не любящего шутить владельца фирмы «Сулико», торгующей стройматериалами. Плюс моральный ущерб.
Около года назад пьяный Совкин-старший, возвращаясь на тракторе с пикника по случаю дня рождения тещи своего закадычного друга и собутыльника, решил сплясать. Вместе с трактором. Повод был подходящий: его собственная теща вместе с семьей сына жила почти в тундре – где-то под Архангельском и к ним в гости не собиралась. А вот у друга и собутыльника теща жила в одном с ним доме, но у нее начался благоприятный период окончательного старения. Поэтому друг искренне радовался, торжественно отмечая ежегодную прибавку в ее возрасте.
Послушный рукам Совкина трактор лихо вальсировал по проселочной дороге. Сам тракторист так не умел. Вальс его собственным ногам не был доступен. В какой-то момент техника не выдержала одиночных выкрутасов и пригласила на тур изгородь, огораживающую территорию земельного участка, недавно приобретенного владельцем фирмы «Сулико» на имя упомянутой любимой женщины. Изгородь слегка застеснялась, оказала легкое сопротивление, но трактор уверенно ее подхватил, да плохо удержал. Она упала, саданув железной щеколдой калитки прямо по фаре стоявшей во дворе иномарки. От удивления трактор замер.
Выскочившая из дома полуодетая красотка, за несколько секунд четко объяснив Совкину, что он теперь не жилец, принялась куда-то названивать по мобильному телефону, без конца поминая слово «ущерб».
Совкин опешил и попытался втолковать бестолковой девице, что ни о каком ущербе речь идти не может. Подумаешь, дал машине в глаз! Вот если бы дал в глаз самой крале, тогда – да! Месяц с такой мордой на улицу не высунешься.
Красотка завизжала в трубку, что ее хотят убить. Ну что взять с истерички? Совкин плюнул, подал назад и покатил домой, перекрывая матом рев трактора.
Через час к нему приехала делегация на трех машинах. Официального приема не было. Неофициальный занял десять минут, после чего узнать тракториста родным и знакомым было проблематично. Он выглядел намного хуже, чем в последний раз, когда, упав с крыльца, расквасил физиономию о рядок кирпичей, украденных у соседей. Но хуже всего было условие о выплате упомянутых двух с половиной тысяч долларов в трехдневный срок.
На следующий день Вера Семеновна вытащила заначку, стараясь не думать о целях, на которые она копилась, и с десятью тысячами рублей кинулась в ноги владелице поврежденной иномарки, рассмешив ее этой суммой до колик в животе. Тем не менее красотка деньги взяла и милостиво (по-соседски) согласилась принять остальную сумму в рассрочку.
Через месяц с небольшим Совкин-старший умер. Официально – от сердечной недостаточности. Неофициально – от перепоя. Любимая женщина фирмача скостила долг на сумму материального ущерба, справедливо рассудив, что покойному Совкину лично она уже не судья. Оставшуюся сумму Вера рассчитывала возместить к наступлению лета. Как деньгами, так и работами в доме и на территории участка кредиторши.
– Вер, а почему Гриша не женится? Все-таки тридцать лет, – спросила я, предположительно зная ответ.
– Да как же жениться? Семью содержать надо. Вот подзаработаем немного… И потом… Ну не везет парню! В армии служил – невеста не дождалась, замуж выскочила. Выбирает-то все не по себе. Вот и Лиза тоже… Вы-то ее не знаете. Она сиделкой у Людмилы Станиславовны работала, за ее матерью Антониной Генриховной, царствие ей небесное, ухаживала. Ничего не могу сказать, девушка приветливая, уважительная. Не то чтобы красавица, но хорошенькая. Одевалась всегда со вкусом. Вещи на ней все такие… Чувствуется, дорогие. И образованная – медицинский институт закончила. Врач по специальности. И дальше учится. Квартира у нее где-то далеко за городом. Она у нее там то ли пустует, то ли сдается… А здесь, в Москве, Елизавета Сергеевна живет у того, у кого за родственниками ухаживает. Деньги большие получает. Гриша и сам понимает, что не пара ей. Ничего… Как-нибудь переболеет…
– Да мы его женим без проблем! – живо включилась в разговор молчавшая до этого момента Наташка. – Пока на больничной койке отдыхает, устроим конкурсный отбор кандидатуры невесты. Такую найдем, что мигом про свою Лизавету забудет.
– Кажется, я эту Лизавету на похоронах Эдика видела. – Прозвучало это у меня не очень уверенно. Девица стояла ко мне спиной. – Высокая такая, стройная… Волосы у нее светлые…
– Наверное, это Лиза и была, – сразу подхватила Вера. – Волосы у нее очень красивые. Длинные, вьющиеся. Правда, она их все время в узел на затылке скручивает.
– А она после смерти Антонины Генриховны заезжала к Людмиле?
– А как же, не один раз. Даже ночевала. Жалела ее… Гришка мой все бегал туда, предлагал что-то отремонтировать. Потом я ее долго не видела. Может, и приезжала, да мы не заметили. Сейчас темнеет-то рано.
– Верунчик, мне не очень удобно спрашивать, но в прошлый раз ты обмолвилась, что дом Людмилы Станиславовны «нехороший». Что ты имела в виду?
Вера рассмеялась:
– Ляпнула вам в сердцах. Сказки все это стариковские, скорее всего. Хотя не зря ведь говорят: «Сказка ложь, да в ней намек…» Я еще от своей бабушки слышала, что на месте нынешнего дома Дашковских до революции была усадьба обрусевшего немецкого графа. Точно фамилию не помню, что-то похожее на «Киллера»…
– Келлер, – машинально поправила я и, обругав себя за вмешательство, добавила: – Наверное.
– Да. Скорее всего, Келлера… К моменту революции у них был взрослый двадцатилетний сын Генрих и десятилетняя дочь. Мать Антонины Генриховны, и всего-то семнадцати лет, у этих Келлеров была и
