что некоторые сведения получены совершенно случайно, без всяких усилий с нашей стороны, но перейти к выводам не успела. Виктора Васильевича интересовали подробности. Делясь ими, я лавировала, как по минному полю. Димка удивленно качал головой, не веря собственным ушам. Его гордость – родная дочь как будущий врач, ясное дело, должна была абсолютно невозмутимо отреагировать на «голос с того света» и такую нестандартную находку, как труп, ночевавший в соседнем помещении. Но вот почему жена с подругой не сошли с ума от страха?! Вывод напрашивался сам собой – а не было его, этого самого ума-то. Не с чего было сходить.
Я умолкла, выразительно глядя на Листратова. Впереди отчетливо замаячила перспектива стать брошенной женой. И может быть, не на один выходной день.
– Ну вы, надо сказать, все молодцы, принимая во внимание, что выхода у вас не было. Жаль, конечно, что Дима отсутствовал, а Борис не воспринял всерьез Натальин рассказ. Ну и что ты обо всем этом думаешь, Ирина?
Что обо всем этом думала, я принялась рассказывать с большой осторожностью. Неоднократно предупреждая, что многие мои выводы могут и не подтверждаться фактами, ибо появились интуитивно. А начала с того самого момента, когда революционные веяния заставили семью обрусевших графов Келлеров задуматься о будущем. Трудно сказать, собирались ли они бежать из России, но часть имевшихся в доме ценностей, возможно золотые монеты, ювелирные украшения, документы, боясь разграбления, спрятали в надежном месте. Детей, на всякий случай, отправили к родственникам за границу. Даже находящуюся в услужении гувернантку, а заодно и в какой-то мере служанку, Ольгу Ивановну Дашковскую (не исключено, что и Дашкову), отпустили домой – погостить. Возможно, надеялись пережить революционную бурю, как временную непогоду. Не пережили. Сгорели в огне революции в собственном доме в результате умышленного поджога.
Не знаю истинных намерений возвращения Генриха Келлера в Россию. Но думаю, что он руководствовался истинно благородными целями – помочь сошедшей с ума, но все-таки Родине наладить новую жизнь. И чувства, которые он питал к Ольге Дашковской, оказались настоящими. Иначе почему бы ему сразу не удрать за границу, прихватив те самые спрятанные родителями материальные ценности? Вне сомнения, он о них знал. Знала и его родная сестра Эльза. Или Лизонька, как звала ее Ольга, искренне любившая девочку. Впрочем, как и Генриха.
Фамилию Келлер на фамилию Дашковский Генрих, скорее всего, сменил в момент регистрации брака. Раньше ведь не было такого строгого порядка регистрации, как сейчас. Наша бабуля, например, рассказывала, что дед один бегал по этому поводу в сельсовет и все оформил. А это было уже в пятидесятые годы. Что же говорить о тридцатых?
Перед своим арестом в качестве очередного «немецкого шпиона и врага народа» или раньше Генрих поведал жене историю о спрятанных ценностях и попросил после окончания смутного времени поделиться ими с сестрой, к тому времени проживавшей с мужем где-то в Америке.
Смутные времена для Ольги Ивановны Дашковской затянулись до самой ее смерти. Эльза не объявлялась, а воспользоваться своей долей «наследства» графов Келлеров она так и не решилась. Боялась возможных вопросов о неожиданном достатке, а то и ограбления. Да и с реализацией ювелирных украшений обращаться к кому-нибудь за помощью – проблема. Не было в ее окружении соответствующих знакомых. Кроме того, привыкнув за свою жизнь к скромному существованию, Ольга Ивановна считала, что живется ей вместе с дочерью, внучкой, а потом и правнучкой не хуже других людей. Без хлеба не сидели.
Антонина Генриховна, воспитанная на невероятных рассказах о своих предках, выросла совершенно иной, нежели мать. Считала себя, по крайней мере, на голову выше окружающих. Даже скромное материальное положение не повлияло на ее представление о собственном величии. Не исключено, что по материнской линии она сама себя наградила титулованным дворянским положением. Я не историк.
Собственную дочь Людмилу и внучку Марину Антонина Генриховна воспитывала в выработанных самой, но не без помощи соответствующей литературы правилах. В меру сил они обе сопротивлялись, но в разной степени. В Людмиле Станиславовне еще заметен налет «титулованности». А Маринке, похоже, ее происхождение, не подкрепленное материально, по фигу!
Перед смертью Ольга Ивановна поведала дочери тайну клада. И наверняка взяла с нее слово выполнить условия, завещанные Генрихом Густавовичем, как распорядиться ценностями. Можно себе представить, что всколыхнулось в честолюбивой душе.
В отличие от родной матери, у Антонины Генриховны не было опасений по поводу возможности превращения запрятанных сокровищ в реальные и так необходимые для укрепления ее дворянского самосознания деньги. Да и время другое было. И она, тайком от дочери и внучки, но ради них тоже, запускает руку в благословенный источник стремительного улучшения материального положения. Надуманную причину появления большой суммы денег раскрывает только дочери, считая, что внучка до таких новостей еще не доросла. Преподносит как приятный сюрприз: за границей якобы объявился давно считавшийся без вести пропавшим брат ее матери, завещавший им достаточно крупную сумму. И якобы инюрколлегия долго разыскивала Антонину Генриховну как наследницу, поэтому все растянулось на долгие годы. Теперь, когда все формальности пройдены, она сочла возможным признаться дочери, что они состоятельные люди. Тот факт, что дочь не была извещена о наличии у нее дяди, вполне оправдан. Бабушка Оля всего боялась. И предпочитала особо молчать о заграничном сыне. До самой смерти опасалась репрессий.
Проживать деньги просто так Людмила не захотела – открыла свое дело и впряглась в воз. Мать не возражала – меньше любопытных вопросов по поводу возросшего достатка семьи. Сама же с удовольствием их проживала, позволяя себе определенные капризы. Не отставала от нее и Маринка. Обе, в конечном итоге, сели на шею Людмилы.
Через некоторое время спокойной и счастливой жизни грянул гром возможных перемен к худшему: объявился претендент на половину спрятанных ценностей. Наследник, скорее всего, сын Эльзы Густавовны, посвященный в тайну наследства, предварительно заявил о себе письмом, вызвав в душе двоюродной сестрицы бурю смешанных чувств. Она даже слегла, отменив запланированную поездку на дачу, когда машина уже ждала ее у подъезда. Маринка вытащила бабулины вещи, втихаря радуясь временному избавлению от нее.
Для начала Антонина Генриховна вполне могла объявить иностранного родственника самозванцем, делиться ей не хотелось. Он с этим не согласился и посетил сестрицу помимо ее воли. Встреча происходила на нейтральной территории, и факт ее был сокрыт старушкой от дочери. Но Маринка хорошо помнит тот день, когда бабуля после долгих лет игнорирования бывшего зятя Эдуарда Угрюмцева вытребовала его к себе на дачу исключительно вместе с машиной. Допустим, у нее из-за неисправности Людмилиной машины срывалось важное мероприятие. Не иначе как от удивления Эдик прикатил по ее зову, не проявив ни малейшего сопротивления. Не исключено, что решил заручиться поддержкой тещи в деле воссоединения с состоятельной женой.
Теперь мы уже не знаем, какой разговор между ним и Антониной Генриховной происходил по дороге и как Эдик узнал о существовании и цели приезда в Москву ее двоюродного брата, но с этого момента он начинает свою собственную партию в игре, конечный результат которой можно условно обозначить «тайник».
– Угрюмцев, несмотря на то что его плохо помнили в рабочем коллективе, все-таки числился на подработке за мизерную зарплату в фирме, клепающей разные интересные штучки, включая подслушивающие устройства. Наверняка подсуетился и приляпал куда-нибудь тещеньке одно из творений фирмы, – пояснил Листратов.
Я от удивления забыла закрыть рот.
Наташка, уронив на пол вилку, не заметила этого обстоятельства до того момента, пока Листратов ловко не закинул ее в мойку.
– А вилку-то зачем у меня отняли? – прогундосила подруга. – Так вот откуда в воображении Эдика родились легенды о собственной таинственной деятельности, которыми он пудрил мозги дочери! Эк фирма-то на него подействовала!
– Продолжай, Ирина, пока не будем о покойном плохо… – Листратов был сама любезность.
Трудно не ответить тем же. Но я сдержалась и не ответила. Просто продолжила повествование о том,
