Только поздним вечером мы дошли до реки. К тому времени я уже еле брел, стараясь лишь сохранять равновесие. Мы с Любавой плелись в хвосте идущего войска, глотая пыль, поднимавшуюся от сотен человеческих ног и десятков лошадиных копыт. Дорога была узкой, петлявшей среди лесов и полей.
Рядом с нами на волокуше тащили раненого мальчика Всеслава, и время от времени я подходил к нему. Рядом шел Вяргис, волоча за собой громадный меч и искоса поглядывая на меня.
Говорить мы не могли — все очень сильно устали. Из прежних слов Любавы и из обрывков доносившихся до меня разговоров воинов между собой я понял, что войско Вольдемара ночью причалило на стругах к берегу реки, по которой оно спускалось на юг, в сторону Киева, и дальше двинулось пешим порядком.
К раннему утру Вольдемар подошел к усадьбе сестры князя Рогвольда Хильдегард, и дождавшись рассвета, с первыми лучами солнца, напал на нее. Усадьба охранялась несколькими десятками дружинников и сторожей, но это была надежная защита от бродячих разбойников, а не от целого войска, внезапно появившегося в этих краях.
Сына Рогвольда — Хельги привязали к дереву в лесу, чтобы он умер мучительной смертью: либо от голода и жажды, либо от когтей и зубов дикого зверя. Как я уже видел, случилось второе. Любаву, бывшую с ним, привязали к дереву тоже, но уже за компанию — против нее люди Вольдемара ничего иметь не могли, а насиловать ее просто не имелось времени и желания — впереди ждала богатая усадьба, где можно было награбить много чего, а женщины там и без Любавы водились в избытке.
Как мне стало понятно, с обитателями усадьбы поступили по всем правилам тогдашней воинской чести: Вольдемар не хотел вести себя как преступник. Например, он приказал своим воинам сидеть смирно и не нападать на усадьбу до рассвета, ждать первого луча солнца. Потому что напасть ночью — это бесчестье для воина.
А когда солнце выглянуло над лесом, усадьбу захватили и разграбили дочиста, после чего дом и остальные постройки подожгли. Затем согнали в кучу всех оставшихся в живых обитателей поместья и отделили девушек и молодых женщин. Всех остальных убили сразу, и тела их не стали сжигать, а так и бросили на земле, чтобы лесные звери имели себе пищу.
Отделенных прежде молодых женщин всем войском насиловали по очереди все утро и первую половину дня, пока готовилась на кострах пища. Затем несчастных, уже полумертвых от насилий, убили тоже.
В живых были оставлены только хозяйка поместья Хильдегард — сестра полоцкого князя и Рогнеда — его дочь, которых лично Вольдемар приказал пощадить. Но участь их оказалась незавидной…
Любава увидела свою бывшую госпожу случайно, только когда войско выстроилось и начало свое движение к реке. Эта встреча буквально потрясла ее. О себе я уж не говорю: все пережитое за этот день казалось мне ужасным и нереальным…
Мимо нас медленно проехал на коне воин, от седла которого тянулась веревка, к другому концу которой были привязаны за шею две женщины. Обе они были совершенно голые, со связанными сзади руками.
Конь двигался неспешной рысью, но несчастные все равно были принуждены бежать за ним, вытягивая шеи с закинутыми на них петлями. Иногда они спотыкались на неровной земле и падали. Тогда всадник, приостановив коня, давал женщинам подняться и небрежно стегал их длинной плеткой, зажатой в руке, свободной от поводьев. Видимо, удары плети все же оказывались очень болезненными, потому что женщины громко вскрикивали и пытались бежать быстрее. На их обнаженных телах уже виднелось по нескольку кровавых ссадин…
Увидев эту леденящую кровь картину, Любава как-то странно напряглась, потом вздрогнула от узнавания, а затем закрыла лицо обеими руками.
— Это моя госпожа Рогнеда, — сказала она спустя несколько мгновений. — А с ней — госпожа Хильдегард… Что с ними будет?
Видно было, что девушка потрясена. Ей никогда не приходило в голову, что с ее хозяйкой — юной княжной может случиться такое. Или с гордой и властной Хильдегард, любимой сестрой влиятельного князя.
Что с ними будет? Это явно был риторический вопрос. Уже один тот факт, что обеих раздели догола и позорно гонят на веревке на глазах у всего войска, давал совершенно определенный ответ.
— Sic transit gloria mundi, — пробормотал я, не найдясь, что сказать по поводу увиденного. — Так проходит мирская слава.
Любава ничего не ответила. Может быть, она даже не услышала моих слов — ей вполне хватило увиденного.
Я заметил, что обе женщины очень красивы, правда, по-разному. Обе они были блондинками с длинными золотистыми волосами, совсем как у Любавы. Обе — белокожие, обе — с великолепными фигурами, выставленными на всеобщее обозрение. Только Рогнеда была стройной красавицей лет восемнадцати, а ее тетка имела более грузную комплекцию, но все еще сохраняла прекрасные формы. Что ж, будет чем развлечься жестоким воинам Вольдемара на очередном привале.
Конечно, на Любаву увиденное произвело гораздо более сильное впечатление, чем на меня. Как- никак, она знала этих двух женщин прежде и теперь ужаснулась метаморфозе, а еще вернее — ее поразила идея о том, как все в жизни временно и относительно. Вчерашние госпожи и хозяйки в одночасье оказались жалкими рабынями, грубо влекомыми на посмешище и поругание.
Что касается меня, то я в течение одного дня превратился из врача московской «Скорой помощи» в целителя при войске какого-то конунга. Так что мои органы, отвечающие за изумление и растерянность, к тому времени уже атрофировались от перенапряжения.
Струги мы увидели, едва за поворотом дороги показалась река. Не слишком широкая, но медленная, с очень живописными берегами, поросшими густым кустарником и деревьями, опускающими в зеркальную гладь воды свои пышные кроны.
Видимо, воины, оставленные в охранении, загодя увидели нашу колонну, потому что когда мы оказались на берегу, на стругах уже вовсю кипела работа. Мостки были перекинуты на берег, и воины принялись таскать на борт тюки с награбленным.
Шатер конунга стоял чуть поодаль, и Вольдемар проехал туда. Все остальные расположились на ночлег вокруг разведенных костров.
Вероятно, Вяргис имел от Вольдемара какое-нибудь распоряжение насчет нас с Любавой или же то оказалось его личной инициативой, но он подвел нас к одному из костров и сказал сидящим там воинам, чтобы о нас позаботились. Здесь же лежал и несчастный мальчик Всеслав, к тому времени пришедший в сознание.
Над костром вялилась пойманная, видимо, за день рыба.
С краю кострища, в раскаленных углях стоял большой глиняный горшок, из которого поднимался пар, и, едва поймав запах носом, я вдруг понял, насколько голоден. Ведь я еще утром собирался раздобыть где- нибудь еду, да так и не случилось.
Нас накормили, только с посудой тут имелись большие проблемы. Сказать точнее — ее не было вовсе. Каждый имел большую деревянную ложку, которую носил заткнутой либо за пояс, либо за голенище сапога. Вот этими ложками все по очереди и черпали из котла. Ложки были большими, и поэтому за один раз можно было зачерпнуть некоторую порцию, съев которую можно было подходить к котлу снова. Я заметил, что в среднем каждый из едоков черпает из котла по пять-шесть раз. Это было довольно удобно, потому что позволяло каждому есть в стороне, а не толпиться постоянно всем вместе вокруг горшка.
Ложки нам в конце концов выдали, но это не было легко и просто. Общих ложек нет, а свою давать никто не хочет. В конце концов все тот же Вяргис где-то раздобыл ложки, и мы с Любавой принялись за еду.
Вот, правда, с едой у меня возникли проблемы. Если Любава с отвращением глядела на бутерброд с докторской колбасой, то теперь мне предстояло привыкнуть к здешней еде.
В горшке оказалась довольно густая каша, сваренная из цельного ржаного зерна, а для питательности туда были добавлены крупные куски копченого сала. Уже позже я узнал, что точно так же варят овес с салом, и вообще любое зерно. Сидевшие вокруг у костра воины называли это блюдо каэракиля.
Хлеба не нашлось: ржаная каша была единственной пищей среди воинов Вольдемара. Запивали пищу
