всегда служило нашими преимуществами. Высочайший уровень образования, организации, дисциплины и полная прозрачность деятельности. Результаты ежегодной аттестации, проверок, инспекций и комиссий. Авторитет и отношение большинства выпускников, их лояльность. Мы можем выиграть эту войну. И я намерен ее выиграть.
Пауза.
— Чтобы оградить нас от прессы, паникеров и излишней шумихи, я перевел филиал в режим ограниченного доступа. Мы объявляем — на две недели раньше графика, но неожиданность всегда полезна, — ежегодные плановые учения. Далее… я готов выслушать ваши предложения.
— А вы не боитесь, — вот сейчас прыгнет и придушит очередного, поиграет и придушит, а как же. Спарринг-партнер из него был отличный. — что они увидят в этом подтверждение сегодняшней истерики — и просто придавят нас силовым путем? Со своей стороны скажу, что лично мне в этом случае останется только поднять лапки. Рисковать жизнями студентов я не стану.
С его стороны… не видел бы я тебя в Африке и на Папуа, и на Кубе, черт бы ее побрал, не работай я с тобой столько лет, мог бы и поверить.
— Могут и увидеть. Только я почему-то уверен, что в ближайшие часы пресса как-то прознает о том, какое оборудование ты, Дьердь, и ты, Саша, и вы, Вальтер, да и вы, Ангус, заказывали — и получали — в последние несколько лет. Если Совет считает нас вменяемыми, силового вмешательства не будет. Если Совет решил, что мы сошли с ума, его не будет тем более.
— И почему бы это? — хихикает декан факультета спецопераций. С виду совершенно несерьезный человек, ухмылочки, ерничанье, шуточки-прибауточки, клоунада… того гляди, колесом пройдет, старый шут. Работает он так же — они не говорят «служим», «это вы служите, а мы работаем» — с прибаутками. Точечно. С микронными допусками. — Моран, выкладывайте свои фиги из кармана.
— Да нет у меня ничего в карманах, — фыркает в ответ Моран. — Но если мы сумасшедшие, то мы тяжело вооруженные сумасшедшие, правильно? И обучены неплохо. И студенты хоть наполовину, но лояльны будут к нам… Это мы знаем, что не будем драться. — Тут, в конце концов, все взрослые люди. — А Совет… с вами в ближайшее время наверняка свяжутся, попробуют связаться и прощупать.
Это стандартная мера, ее применят в любом случае. Азбука. За столом переглядываются. Глаза блестят, выражения лиц меняются… слегка. И всем уже понятно, почему на совещании нет декана факультета управления. Единственного гражданского факультета в филиале. Штатского. Он не пришел не потому, что впал в панику и растерялся. Наоборот. Он не пришел, чтобы на вопрос «что планирует руководство филиала?» честно ответить «не знаю».
Полковник Моран обводит взглядом коллег. Не все, может быть, согласны в деталях. Не все будут безропотными исполнителями. Но они запомнят, что у них было не меньше четырех часов форы — первое письмо Морану переслали около 5 по местному времени, — а именно он смог предложить им твердую почву, уверенность и курс.
Он по-прежнему их командир, в частности, потому, что никому из них Совет ничего не предложил заранее. Что неудивительно. А следующий ход… Моран благосклонно кивает молодому человеку на экране, будет очень простым. И что самое приятное, не потребует ни грана лжи и притворства. Правда, только правда, ничего, кроме правды — и вся правда. И да поможет нам Бог.
Кстати, нужно бы проверить — как там Цветы.
Ты просыпаешься на новом месте в восемь утра. Минут пять лежишь на спине, чуть запрокинув голову. Дышишь. Собираешь из сонных глубин детали — рычаги, колесики, шкивы. Маленькое упражнение, можно сказать, зарядка. Давным-давно, еще во время учебы, ее выбрасывал в новый день, как кита на берег, панический страх — а вдруг во время сна все уйдет? А вдруг однажды она не найдет себя? Никакую? Ни новую, ни нестерпимую старую? И тогда отец Лоренцо сказал «представь себе, что ты — часы». И научил собирать механизм. А потом превращать его в человека. Каждое утро. Тогда это стало защитой от страха. Теперь было просто приятно.
Здесь, в университетской гостинице, можно было замечательно выспаться. Тишина, не та, глухая и тупая, которую дает звукоизоляция, а естественная. Окна выходят на реку, между рекой и зданием только стена, луга, никаких дорог. Продумано и это. Уютный угловой номер с двумя спальнями, отличное оформление — этника, местный стиль, натуральные материалы, технологии неброски и ненавязчивы. Одних режимов гидромассажа…
Телефон по-прежнему не принимал сообщений и звонков извне. Лэптоп не видел ни одной точки доступа. Демонстрировать способность — и готовность — пройти через эти барьеры не хотелось, пока еще не хотелось, тем более, что Анаит подозревала: сейчас начнутся гости. Не могут не начаться. Полуофициальные визиты, цветы, конфеты, добрые пожелания, прощупывание почвы, сплетни, доносы, намеки… самая противная часть работы инспектора.
А полковник будет следить, анализировать, искать связи, и едва ли не важней ее самой для него то, как поведут себя люди вокруг нее… и возможность хотя бы наступить на тень неофициального наблюдателя Совета в филиале. Моран думает, что такой наблюдатель есть.
Сюрпризов оказалось два. Во первых, в дверь постучали. Не позвонили, не вызвали. Дробный, аккуратный сухой звук, которого она не расслышала бы, из-за двери ванной. Но она была не в ванной. А человека на пороге не смогла опознать сразу. Потому что лицо и верхнюю часть туловища ему заменял букет сирени. Замечательной, дикой, дачной фиолетовой сирени, крупноцветной, неправильной, неуправляемой, ненавидимой цветоводами хуже одуванчиков.
В октябре. В Новгороде, где осень. Меньше чем за сутки. Узнать, добыть, преподнести.
Анаит привыкла к красивым жестам в свой адрес, может быть, поэтому и умела оценить не только техническую сложность, но и сам букет. Простой, без упаковки, сбрызнутый дождем, ветки, кажется, ломали руками. Это было прекрасно.
Можно было простить гостю даже явление на полчаса раньше, чем она ожидала первого визитера — а впрочем, невинные и наивные инспекторы по утрам не должны слишком явно готовиться к посещениям, а красивые женщины зрелых лет, опять же, по утрам, не должны выглядеть слишком официально. Хорошо, что она успела выспаться, простоять свое под упругой контрастной водой, высохнуть, слегка, акварельно, утренне наметить лицо.
Но вполне возможно, что долговязый длиннолицый человек в морском свитере установил как минимум прослушку — и деликатно подождал, пока она произведет все эти манипуляции.
Сначала они поселили сирень во все подходящие емкости. Потом она сварила кофе. А потом вежливый человек, декан факультета управления, «вспомнил», что «забыл» представиться. Впрочем, добавил он, Ивану Петровичу Смирнову имеет смысл представляться именем и фамилией только в одном случае. Если он здесь — единственный.
Смирнов, кажется, определил момент, когда кофе не только оказался внутри, но и пробрался по сосудам, оказал свое действие и приятно защекотал где-то в лопатках — то ли крылья режутся, то ли давление выравнивается, — эта точность и чуткая внимательность Анаит что-то напомнила, прямо связанное с Новгородом, — а потом подал лист бумаги в прозрачной папке.
— Один из двадцати семи, — уточнил он до того, как Анаит пробралась далее заголовка.
— Проректор Моран сказал мне, что звонил… господину Щербине.
Щербине… Так вот кому подражает Максим. Ее просто сбила разница в стиле. Тут они почти полная противоположность. Но вот это удобство, уют вокруг, уют угаданных и мгновенно исполненных желаний — это общее. Внимание-скорость-точность-компетентность. И склонность к драматизму. Конечно, он знал, что незамеченным ему сюда не прийти. Так отчего же не с кустом сирени?
Вчера Анаит просто взяла контейнер с токсичными отходами, с услышанным от Морана абстрактом разговора, заперла покрепче и пошла знакомиться с территорией и ее порядками. Ломиться через выставленные препоны, чтобы убедиться — все закончилось не очень плохо… увы, слишком дорого. Сегодня, пожалуй, переживать поздновато; но ни слова о том, что вышло из разговора, который был якобы реконструирован, нет.
— Вы не знаете случайно, — она махнула листком, — обошлось?
Сложная подача. Она была почти уверена, что гость просто не поймет — и нет так нет.
Иван Петрович Смирнов — право же, удачная профессиональная шутка, «меня зовут никто», слегка
